Да-а. Он тогда, помнится, произнес целую речь. Хотя, не сказать, чтобы очень впечатлил оппонента. Твердо зная, что ему самому судьба уходить после выпуска дальше и выше, чтобы заняться, в конечном итоге, работой именно со стихиями, Курт завидовал тем, кому предстояло жить на передовой. И злился, и не понимал, как могут люди романтизировать или, того хуже, одушевлять то, что бездушно и, дай ему волю, беспощадно.

А сейчас, имея на руках весьма подробное описание обратного процесса, а в полутора километрах на запад — живое доказательство того, что описание не только подробно, но и правдиво, Курт, отвлекаясь от чтения, невольно задумывался над перспективами. Если Силой смог стать христианин — не важно, фейри или человек, главное, что христианин, — то персонификация, по крайней мере, стихий становилась не вредной, а наоборот, весьма полезной, ведь на их место можно поставить хороших и правильных ребят.

К созданию методики нужно привлечь обоих Лихтенштейнов, а потом найти добровольцев, провести практические испытания… сколько проблем будет решено, если удастся передать управление в руки людей бескорыстных и воспитанных в правильных идеалах. Но самое главное — хочется верить, что не самое сложное — это привлечь к работе самого Змея. И здесь опять не обойтись без Элис.

Элис… м-да. Это ведь еще одна проблема, свойства деликатного, и, как любые деликатные проблемы, очень противная.

— У меня такое чувство, как будто я виделась с Вильгельмом, — сообщила Элис, — с фон Нарбэ, пилотом принца Георга. Я рассказывала о нем.

— А чувства, что ты каждый день разговариваешь по телефону с отцом, у тебя не возникало? — полюбопытствовал Невилл.

Элис прислушалась к себе. Как вспомнить то, чего не было?

— Возникло, — признала она, — вот сейчас. Я как будто бы живу в “Adlon Kempinski”, как ты и сказал.

— Без всяких “будто бы”. Ты там живешь. Ты, при желании, можешь жить еще в нескольких местах. А если попробовать, вполне может статься, что ты вездесуща.

— Что-о?! Как Бог?

— М-м, нет, не совсем, — Невилл подумал. — Он-то вездесущ, а мы… полилокальны. Есть такой богословский термин. Скажем, мне нельзя одновременно находиться здесь и в Лаэре. А Бео, та в Срединный мир вообще попасть не может. А пока Сияющая-в-Небесах имела возможность бывать в Тварном мире, для меня закрыт был путь туда, где она находилась.

— И что нужно от тебя Солнцу?

— Прости?

— Ты сказал, что даешь им всем то, чего им не хватает. Чего не хватает Солнцу?

— Света во тьме, — Невилл усмехнулся, — веры в то, что солнце обязательно взойдет, как бы ни пугала ночь. Я в нее верю. Но, риалта, подобно царственным повелительницам, Бео — не “она”, и не “он”. У дорэхэйт нет пола, они вообще не знают, что это такое, и могут лишь подражать смертным…

— Весьма успешно.

Невилл кашлянул и после паузы осторожно поинтересовался:

— В какое время и куда ты хочешь вернуться, сиогэй?

— В Ауфбе, в мой дом. Дней через пять… Невилл, а ты можешь вернуть меня в ту же минуту, когда мы ушли?

— И даже раньше.

— Как?

— Через Лаэр, по реке времени, в любое “когда”. Но в том времени люди еще помнят о смерти Розенберга.

— А вернуть меня… чтобы ничего не случилось? Чтобы он вообще не умер?

— И что ты сделаешь, Элис? Скажешь, что у него больное сердце и поэтому не стоит травить себя наркотиками? Предупредишь, что нужно быть сдержаннее в любовных связях? Сообщишь, что он умрет в самое ближайшее время, что ты знаешь это, потому что уже пережила его смерть?

— Почему я на тебя не сержусь?

— Потому что я прав. Потому что рвутся связи с прежней жизнью, и он остался там, а ты уходишь тем дальше, чем шире распахивается горизонт. От всего уходишь, риалта: от семьи, от друзей, даже от отца, которого так любишь, от правил и законов, от болезней и страхов, от себя. К себе настоящей. Знаешь, немного людей могут похвастаться тем, что знают каковы они в действительности.

— И любой мог бы, как ты говоришь, уйти?

— Да. Каждый по своей дороге. И я не знаю, стал бы мир от этого хуже или наоборот, но таков замысел моего Создателя. Не все и не всегда выходит у Него так, как хотелось бы. Впрочем, нет, Элис, нет, с тобой все не так, ты — не любая, и уйдешь дальше всех.

— А ты уже спрашиваешь, куда меня вернуть?!

— Потому что ты хочешь вернуться. К своему рыцарю, светлому рыцарю Гюнхельду, — произнес Невилл нараспев, и они оказались в лесу, за Змеиным Холмом, по колено в светло-зеленых папоротниках, в сладких и свежих запахах цветов и деревьев, и бесшумно выплыли из-за деревьев навстречу хозяевам Облако и Камышинка.

— Курт не рыцарь.

— Рыцарь, Элис, рыцарь. И не только твой. Мой — тоже. Наша судьба, — принц подсадил ее на лошадь и, улыбаясь, смотрел снизу. — Он уже многое знает, а узнает еще больше, прежде чем решится на что-нибудь.

— Невилл, — Элис склонилась к нему, — о чем ты говоришь? Ты знаешь, что в Ауфбе верят…

— Знаю. Не он первый, сиогэй.

— И не он последний?

— Думаю, да. Позвони ему, попроси встретить тебя в отеле, не можешь же ты вернуться в Ауфбе пешком. Каюсь, я не подумал об этом, когда пришел за тобой. Горожане считают, что Гюнхельд увез тебя, вот пусть он и привезет.

— А не все ли мне равно, что думают горожане?

— Нет, — Невилл посерьезнел, — пока — нет. Будь осторожнее с ними, Элис.

— Ты же не знаешь, — она спешилась, соскользнула с седла в его объятия и теперь сама смотрела снизу, — я за тобой шпионила. Сначала, когда не знала, как все будет, думала, что ты… не знаю даже, кто. Думала, что тебя не бывает. А Курт мне поверил, мне же никто не верил. И мы договорились, что я буду рассказывать… все. Как бы смотреть со своей стороны. Курт — как обычный человек, а я, как… экстрасенс, что ли? Медиум? И я рассказывала.

— Да, я знаю. Ну и что? Ты не Далила, и не Марья Моревна, чтобы выведывать мои тайны мне на погибель. Ты знаешь теперь мое имя, но разве Гюнхельд узнает его от тебя? И разве узнает он о том, что вечерняя и утренняя зори могут убить меня?

— Но получается, что я тебя обманывала, или что-то вроде того.

— А разве я спрашивал, рассказываешь ли ты кому-то о наших встречах?

— Нет. Подожди, а что там с именем? Ты ведь сказал, чтобы им можно было воспользоваться, нужно самому назвать его. Как получилось с Куртом.

— И не получилось с его матушкой. Но чужим именем можно воспользоваться, если его назовет тебе фейри. Вот что, — Невилл подхватил ее и снова усадил в седло, — потом позвонишь Гюнхельду. Пора рассказать тебе хоть немного о том, на что ты способна, моя фея, рассказать хотя бы о том, почему я называю тебя феей.