Мало-помалу слезы Роусы высыхают.

Катрин опускается на колени и берет ее лицо в свои ладони.

– Ты спасена, – говорит она. – А вот Йоун – нет. Ты можешь идти?

Роуса кивает. Катрин берет ее за руку, и они поднимаются вверх по склону к одинокому дому Эйидля. Пока Олав избивал Йоуна, Эйидль даже пальцем не пошевельнул, чтобы прекратить эти издевательства – только скривил губы от отвращения и ушел к себе.

– Скорее, – задыхаясь, бормочет Катрин. – Пока еще не поздно.

Глаз Роусы опух и не открывается, дышит она по-прежнему прерывисто. Катрин стучится в дверь Эйидля, и Роуса, пока еще не в силах говорить, замечает, что губы ее сжаты, а лицо сурово.

– Молчи и прими покаянный вид, – шепчет Катрин.

Роуса принимается вытирать глаза, но Катрин останавливает ее.

– Нет, пускай он видит слезы. И кровь.

Катрин распахивает дверь. Эйидль стоит на коленях и молится. За спиной у него подметает земляной пол Гвюдрун. Она поднимает голову, и ее белесые глаза начинают блестеть.

– Ты! – шипит Катрин.

Плечи Гвюдрун каменеют, но она ничего не отвечает – только слепо нашаривает на столе Библию Эйидля и протягивает ему. Он берет книгу, поблагодарив ее кивком, и она продолжает неторопливо шуршать щеткой по полу.

– Катрин, дитя мое. – Эйидль улыбается. – И ты, Роуса. Произошла ужасная путаница, но я рад, что тебе ничего не угрожает: слава Господу, Йоун признался. Подумать только, ты чуть не поплатилась жизнью за его злодеяния! Вы пришли просить совета или помолиться?

– Я пришла просить пощады. – Катрин, сощурившись, косится на Гвюдрун и опускает глаза. Роуса следует ее примеру и понуривает голову.

Ветер бьется в стены, и доски стонут.

– Пощады? – Эйидль впивается в нее взглядом.

За дверью каркает ворон. Роуса переводит дыхание.

На скулах Катрин играют желваки. Сглотнув, она складывает ладони не то в молитвенном, не то в просительном жесте.

– Я пришла просить пощады для Йоуна.

Эйидль приподнимает брови.

– Он сознался. Судить его будет альтинг, а не я. Если оттепель продолжится, мы отправим гонца на юг уже завтра.

Гвюдрун продолжает мести. В комнате холодно и голо, как в склепе.

– Но ты мог бы попросить законоговорителя…

Ветер просачивается сквозь дыры в дерновых стенах. Слабый огонек вспыхивает ярче и трепещет. Роуса поеживается.

Эйидль улыбается.

– С чего бы мне его просить?

– Я не верю, что он убил Анну.

Гвюдрун кашляет. Ворон снова издает пронзительный крик.

Роуса закрывает глаза. Как доказать невиновность Йоуна без ее собственного признания? Она вспоминает, как вцепились в нее сельчане. Они бы разорвали ее в клочья.

– Пусть альтинг решает, виновен он или нет. Быть может, это дело передадут в Копенгаген. – Эйидль почти улыбается, как будто это доставляет ему наслаждение.

Ветер шумно переводит дыхание. Роуса смотрит на Эйидля, и губы ее кривятся.

Он разводит руками.

– С чего бы мне вступаться за этого грешника? Его смерть будет благословением для селения. – Холодная улыбка Эйидля становится шире. У него своя корысть: именно к нему перейдут дом, земли, положение Йоуна. Он сделается большим человеком и сможет стать следующим bóndi. Роуса догадывается, что он скажет на альтинге: дескать, всем остальным недостает и влиятельности, и благоразумия, чтобы заслужить это звание, и поэтому именно он должен быть и prestur, и bóndi.

– Ступайте, – говорит Эйидль. – Я должен возблагодарить Бога за Его справедливый суд.

Катрин бросает на Гвюдрун прощальный злобный взгляд и делает книксен. Горячей и сухой ладонью она сжимает руку Роусы и тянет ее за собой на улицу. Они бредут вниз, к берегу, смаргивая слезы.

Море начало оттаивать, и под почернелым стеклом бурлит вода. Пронизывающий ветер, прилетевший из холодных северных краев, теребит чепец Роусы и швыряет в лицо Катрин седые пряди волос.

Катрин хватает Роусу за руку.

– Ты не можешь сознаться.

Роуса задыхается от холода, леденея до самых костей на порывистом ветру.

Йоун умрет.

Кто-то окликает их, и, обернувшись, Роуса видит Гвюдрун, с трудом идущую против ветра, который едва не сбивает ее с ног. Когда она наконец подходит к ним, Катрин смеряет ее презрительным взглядом.

– Тебя бы толкнуть, чтоб грохнулась на эти камни. Ступай обратно прислуживать Эйидлю.

– Эйидлю! – Гвюдрун причмокивает и сплевывает.

Роуса поднимает брови.

– Ты недолюбливаешь Эйидля? Я-то думала, это Йоун злодей.

– Эйидль везде ищет выгоды для себя, но называет это Божьим промыслом. Он бы спокойно позволил сельчанам растерзать тебя, девочка.

– Что-то я не заметила, чтобы ты вмешалась, Гвюдрун, – угрюмо говорит Катрин. – Ты и с места не сдвинулась, пока остальные швыряли в нее камни. Она вся в крови.

– Скверно вышло, – кивает Гвюдрун. – Но Эйидль мог все это остановить. Что за мужчина станет смотреть, как женщину бьют? Он-то и есть настоящий злодей.

– Значит, по-твоему, Эйидль не достоин стать новым bóndi? – спрашивает Роуса. – Но при этом ты у него в доме полы метешь?

Ветер дует в лицо Гвюдрун, и она моргает поблекшими глазами.

– Нужно ведь как-то зарабатывать на кусок хлеба. Но теперь этот негодяй заговорил о десятине…

– Вот оно что! Десятина. И впрямь негодяй. – Роуса горько усмехается.

– Смейся, смейся над старухой. Только Йоун никогда не требовал с нас того, чего мы дать не можем. Он прислал Пьетюра, чтобы тот помог мне починить дом, и ничего не попросил взамен. А Эйидль нас голодом заморит и скажет, что это во славу Божию. Ну а ты… – Она поднимает на Роусу слезящиеся глаза. – Йоун ведь хороший муж?

– Я… – Роуса прикусывает губу. – Он…

– Эти юнцы вечно хотят, чтобы им все поднесли на блюдечке. Он тебя бил?

– Нет.

– Вот! Хороший, стало быть, муж. Я, конечно, подслеповата и на ухо туга, но признание его слыхала. Врал он все. Признался в том, чего не делал, чтобы что-то скрыть, верно? Кого он защищает?

Роуса изучает собственные рукавицы, а Катрин смотрит в пустое море.

– Неважно. Признание это было ложью, а Йоун теперь покойник. – И Гвюдрун снова причмокивает губами.

Роуса поворачивается лицом к ветру, чтобы он сдул слезы с ее ресниц. В молчании Гвюдрун чувствуется угроза. Но вдруг она наклоняется к ним с Катрин и хватает их за руки.