Лети Погребин писала в своей книге Getting Over Getting Older («Как пережить старость»): «Мы учим своих детей определять время по часам, но не учим их считать его»2. Я хочу научить Малколма и Виву считать время; объяснить, что все когда-нибудь закончится – и каждый день, каждый час, каждая секунда имеют значение.

В 1982 году мой отец умер за три минуты до моего приезда в больницу Седарс-Синай в Лос-Анджелесе. Войдя в его палату, я увидела, что он мертв, но мне безрассудно хотелось присесть рядом, дотронуться до него, ощутить его близость и попытаться обнять то, что осталось после того, как отлетела душа. Сиделки не позволили мне это сделать. Они настояли на том, чтобы мы ушли, и они могли «обмыть его».

Западная культура не готовит нас к встрече со смертью. Ее воспринимают как унижение, которое нужно «смыть». Но если как следует подумать, жизнь неотделима от смерти: как свет неотделим от тьмы, звук – от молчания. Смерть придает жизни стройность и смысл. Старики это знают. Ни один из столетних старцев, у которых я брала интервью, не боится смерти. Напротив, ее неотвратимая близость как будто делает их существование более осмысленным.

Рэйчел Леман, которой во время нашей беседы было 104 года, сказала, что довольно часто думает о смерти. «Я готова принять ее, и мне неважно, что происходит», – сказала она. Бен Бьюрк, которому 101 год, говорил мне: «Что ж, мы не можем помешать себе время от времени думать о смерти. Но, мне кажется, я так занят, так увлечен разными делами, что она уходит на задний план. Но, с другой стороны, я говорю: «Ну, когда это случится, если я успею перебрать струны на банджо и умереть на закате, это было бы прекрасно – а пока я делаю то, что мне нравится».

Не все общества так отвергают смерть, как наше. Всем туземцам, всем культурам, существовавшим до эпохи индустриализации и капитализма, было свойственно не только почтительное отношение к старикам – там сознательно культивировалось жизнеутверждающее осознание смерти. Во Вьетнаме кости умерших сжигают на полях, они служат удобрением для риса, которым кормится семья умершего и, таким образом, полагают вьетнамцы, продолжается физическая и духовная связь, дети наследуют силу своих предков.

В Мексике можно убедиться в том, что смерть – часть повседневной жизни. В витринах сувенирных лавок выставлены на продажу миниатюрные танцующие и играющие на музыкальных инструментах скелеты и шоколадные конфеты в виде скелетов. Первого ноября, в День Всех Святых, семьи берут вино, хлеб и сыр и идут на могилы своих предков, где устраивают пирушку: поют, вспоминают умерших и прославляют их. Все эти обычаи служат доказательством того, что определенную часть своей жизни мы репетируем смерть, которую нужно встречать с раскрытыми объятиями, с юмором и уважением.

Вам выбирать: погрузиться в старость – или отрицать ее, сопротивляться и протестовать, утратив ощущение целостности бытия. Но помните: вы вольны прожить полнокровную и яркую жизнь, выбрав путь врастания в старость, приняв все, как есть, смиренно радуясь наступающей пустоте.

Я начала медитировать, чтобы моя жизнь обрела остов, к которому я могла бы прикрепить свою душу, и точку обзора, откуда я смогла бы увидеть то, что находится за гранью того, что, как мне казалось, я знаю.

Джоан Галифакс, проповедник дзэн-буддизма

Настоящий смысл путешествий заключается не в том, чтобы открыть новые земли, а для того, чтобы у вас открылись глаза.

Марсель Пруст

В 70-Х ГОДАХ ПРОШЛОГО ВЕКА УПРАЖНЕНИЯ ДЖЕЙН ФОНДЫ стали заметным явлением видеоиндустрии и изменили отношение общества к тренировке женского тела. Но сегодня, несмотря на то что я по-прежнему поддерживаю силу и гибкость, усердно занимаясь аэробикой, я чувствую, что больше склоняюсь к духовной практике. В настоящей главе расскажу о том, как я к этому пришла. Но это не единственный путь.

Время от времени, когда была молодой и потерянной, я срывалась – и отправлялась в абсолютно незнакомое место, надеясь «найти себя». Этот инстинкт имел под собой основание. Как известно из мифов, для перехода к новому и важному этапу жизни всегда требуется герой (история донесла до нас имена одних лишь героев, хотя им предшествовала куча героинь), который должен войти в неизведанное, забывая о безопасности и обо всем, к чему привык. Джозеф Кэмпбелл называет это путешествием героя.

Сложность была в том, что я не понимала: ответы, которые я искала, были бы даны только в том случае, если бы я сама предалась неизведанному, позволив себе провалиться в пустоту.

После пятидесяти лет жизнь научила, что не нужно ехать куда-то, чтобы получить ответы на свои вопросы. Мне нужно было какое-то время побыть одной, время для самоанализа. Я говорила об этом в предыдущей главе; в последние годы были целые недели, а иногда и месяцы, которые я проводила наедине с собой. Когда я «на публике», то интенсивно общаюсь, каждый день предельно насыщен. Из-за этого мои знакомые думают, что у меня не бывает пауз. Они ошибаются, у меня много обязанностей, не последняя из которых – зарабатывать деньги, чтобы иметь возможность поддержать своих близких и спонсировать свою некоммерческую организацию. Поэтому я строго планирую свое свободное время.

У меня есть ранчо на берегу реки в штате Нью-Мексико, куда удаляюсь, чтобы отдохнуть. Там я в одиночестве, в компании с Тули, занимаюсь повседневными делами: встаю на рассвете, готовлю завтрак, совершаю пешие прогулки или плаваю около часа, иду в спортзал и занимаюсь силовыми упражнениями (и аэробикой, если погода неподходяща для плавания или прогулки), потом возвращаюсь в дом, пишу или читаю, или просто сижу; а чаще всего – делаю всего понемногу. Несколько раз в неделю с удовольствием ловлю рыбу нахлыстом, так как это не противоречит философии дзен-буддизма. За две недели до своего семидесятилетия добавила кое-что новенькое: медитацию. Годами я пыталась – о, как я пыталась! – медитировать, но мне никогда не удавалось успокоить свою душу. Хотя понимала, что это необходимо, у меня не было мотивации, чтобы продолжать. Но ближе к семидесяти годам всеми фибрами души почувствовала, что время пришло.

Я понимала, что нахожусь в переходном состоянии, у меня не было уверенности в том, что собиралась делать; я стала ощущать неловкость в общении с людьми, которые перестали для меня что-либо значить. Вместо того чтобы сменить обстановку, я решила, что дожидающееся меня новое пространство спрятано в моей собственной душе – значит, мне нужно было успокоить ее.

За несколько месяцев до этого момента Джоди Эванс, моя подруга, глубоко духовный человек, пригласила меня на июньский семинар в Центр дзен-буддизма Упайя в Санта-Фе. Она сказала, что вести семинар будет Джоан Галифакс, известная тем, что занимается проблемой смерти и работает с умирающими, и Мэри Кэтрин Бейтсон, дочь Маргарет Мид и Грегори Бейтсона. Десятью годами ранее книга Composing a Further Life («Будущее, которое мы сочиняем»), которую написала Мэри, произвела на меня глубокое впечатление. Я начала работать над этой книгой – и захотелось услышать, что о конце жизни скажет Джоан Галифакс.