не в сумках из мешковины, и не в одежде вообще. Дело в духовном здоровье. Дело в отсутствии интереса к делу. Так они и растекаются по двум ручейкам — одни понимают, что они слишком тупы или ленивы, чтобы заниматься делом, и прямым ходом устремляются непосредственно к кормушкам и раздаточным окошкам. Тот, кто стоит у раздаточного окна, рано или поздно обнаружит в своей руке лишний хвост жареной трески.

Другие именно потому, что им претит ошиваться у отполированного локтями прилавка пищеблока, уходят в высшие бестелесные сферы, туда, где царят «Пинк Флойд», рубашки с нашивками американской армии, какая-то новоявленная маниловщина, которая в конце концов приводит к алкоголизму. Впрочем, лишний кусок жареной трески ведет туда же.

Такие дети чаще всего становятся вывеской родителей, их возможностей.

— Ну, Коля, ну, Коля, ты злой. Ну, ты злой на нашу молодежь!

— Студентов вижу каждый день.

— Ну и что же они тебе?

— Доброты в них нет. Настоящей. За чужой счет — пожалуйста. А настоящая доброта связана с минимальной по крайней мере жертвой.

Сперанский:

— Доброта — собственное произведение и приобретение. Из всех качеств она менее всего наследуется. Она — от воспитания, она — собственная. Ее нельзя взять напрокат.

Митя:

— Один древний египетский папирус начинался со слов: «Какая плохая нынче молодежь».

* * *

Ио-го-го и бутылка водки.

* * *

Поднимем мы среднюю цифру.

* * *

— А меня зовут Визбор.

— Не слышал. А тебя?

— Вир Риван.

— Тоже не слышал. Из армян?

* * *

И распродали Володю с молотка.

* * *

Нет, я не Карпов, я Корчной.

* * *

А функция заката такова.

* * *

Лежат девичьи имена,

Как будто звезды на погонах.

Любовь все спишет, как война, —

У них и баб свои законы.

* * *

Мы вышли из зоны циклонов,

Из сферы собачьих дождей.

* * *

— Когда же писать?

— Вот сейчас и писать.

* * *

Где ледники, как смерзшееся небо.

* * *

Господи, я должен что-то делать. Господи, я должен рисовать!

* * *

Мы спасем от одиночества эти синие хребты.

* * *

И в варежке зажав фонарь луны,

Идет январь средь снежной тишины.

И горизонт, задвинутый портьерой

(1980–1984)

* * *

Мой край знаменит не лугами,

Не солнечных пляжей каймой,

Он больше известен снегами

И долгой полярной зимой.

* * *

Дизель-бренди — спирт с бензином.

* * *

Висит:

1) Капитан всегда прав.

2) Если капитан не прав, см. 1.

3) Учись на капитана.

* * *

Запись в судовом журнале: Стоим на рейде. 1–5 град. Но вот пришли с берега и принесли. В общем, запись кончаю. Целую. Гена.

* * *

Я не скептик, я курсант.

* * *

Ну кто-нибудь, ну дайте ж валидолу!

* * *

Ты помнишь — к нам приходил один пейзаж?

* * *

Что такое экстра — понимаю,

Что такое сенс — не разберу.

Что такое поле — понимаю,

Что такое био — не пойму.

* * *

Хрустота коленей и локтей.

* * *

Еще не умерла Россия,

Покуда живы мы с тобой.

* * *

И женщина, похожая на время года.

* * *

И горизонт, задвинутый портьерой.

* * *

Хоккей без травы.

* * *

Как самому собрать телевизор? При помощи совка и веника.

* * *

Мы боремся за мир. Нам нужен мир, и желательно весь.

* * *

Председатель колхоза — запои. В конце запоев обязательно бежит в поле вешаться. Там у него для этого припасена специальная веревка, есть и замечательная береза, под которой в сенокосную пору любят отдыхать косари.

Весь колхоз уже только и ждет этого, сторожат, чтобы и вправду не повесился.

Председатель сам на своем «газике» пьяный приезжает к березе. В кустах уже ждут его пластуны. Как только председатель набрасывает веревку на шею, так из кустов выходит все население колхоза и с воем и плачем устремляется к нему, кричат: «Не надо, Сергей Федорович». Он делает вид, что не видит людей, прилаживает поудобнее веревку. Наконец обращает внимание на идущих, хмуро на них смотрит. Сам начинает плакать.

— Не любите вы меня, не любите, — бормочет он сквозь слезы.

— Любим, еще как любим! — утверждают подходящие к нему, а некоторые уже и на коленях.

— Не любите!

— Любим!

Дело кончается тем, что председателю подносят чарку. На этом запой и кончается.

* * *

Секретарь Пензенского обкома о Салтыкове-Щедрине: «Так, понимаете ли, оклеветал область, а приходится юбилей праздновать!»

* * *

— Вот все говорят — отец, отец. Я почитаю его, как отца, отмечаю его память. Он был чистым и честным человеком. Но он был фанатиком. Я не знаю, Юр, кем бы он сейчас стал.

* * *

Он работает без отдыха, чувствует историческую обязанность. Маленькая комнатушка, вся забитая книгами и папками под номерами. И гантели. Он работает на вечность. Он не должен раньше времени умереть. Он пишет, пишет, потом поднимает гантели в перерывах.

* * *

Булат поехал во Францию через Мин. культуры. Какая у вас ставка? Никакой. Ну, значит, вы еще останетесь должны нам.

Иваненко — тот самый герой Ивашкиады. Ну, мы для вас сделали невозможное — выбили для вас ставку Образцовой. Или Архиповой. То есть пополам — 50 % себе, 50 — государству. Отдельное купе — купили два места.

* * *

В дверях: «Ты меня целуешь?» — «Конечно. Условно».

* * *

Они прожили уже три года. Он все время говорил: «Когда я слышу ее голос по телефону, я с ума схожу».

Он настаивал, что именно по телефону, хотя я тоже с ней говорил именно по телефону, и голос у нее неприятный и сухой.

* * *

Когда Володя Смирнов уходит на работу и говорит Надежде (та закрыта в кухне с попугаем, который не любит, когда уходят): «Я пошел, Надюша», она ему отвечает: «Я рыдаю!!!»

* * *

Письмо в ВАК: «Я ничего не хочу сказать плохого о соискателе. Вы просто вызовите его в Москву. Не задавайте