Я все же пошел повидать Казуми.

Несмотря на все, что произошло.

И когда она открыла мне дверь подъезда через домофон, я думал про себя: как ты можешь так поступать? Как ты можешь идти навещать эту девушку, когда Пегги еше находится в больнице? И уже не в первый раз я задумался о том, как бы отреагировал на мое поведение мой отец.

Но я знал, что нахожусь здесь просто потому, что это легче, чем не быть здесь. Я отвез Пэта погостить к маме, чтобы избавить его от последствий последнего воссоединения Джины с Ричардом. Отменить встречу с Казуми означало придумывать очередную порцию лжи и оправданий. Мне проще было прийти на свидание с моей тайной жизнью, пусть даже с опозданием.

В больнице мне все равно нечего делать. После того как прошел шок, Сид, казалось, начала чувствовать неловкость, когда я притрагивался к ней, обнимал, ласкал, стараясь успокоить. В гостиной ее ожидали наполовину упакованные чемоданы, поэтому для нее все это было неправильным. Мы уже слишком отдалились друг от друга. Так что в больнице от меня никакого толку. Я ен мог даже взять мою жену за руку.

Поэтому я отправился повидать Казуми. Подойдя к лестнице, я все еще неважно чувствовал себя после случившегося: Пегги сбивает машина, мы срочно мчимся в больницу. Я находился под впечатлением от многочасового ожидания в приемном покое, а потом от долгой поездки к маме, когда мы с Пэтом еле двигались из-за пробок на шоссе. Быть свидетелем того, как мучается ребенок, и не иметь возможности помочь ему — самое неприятное чувство на свете.

Казуми смотрела вниз, перегнувшись через перила лестницы. И когда я увидел ее, с длинными черными волосами, забранными назад, открывающими ее улыбающееся, симпатичное лицо, то понял, что это должна быть наша особенная ночь. А после того как она меня поцеловала, я убедился в этом. Она была готова сделать этот решающий шаг. Все мои свадебные клятвы уже потеряли свою законную силу. И теперь мы собирались пересечь грань и произнести свои собственные обещания.

Когда мы вошли в квартиру, я сразу же услышат знакомые звуки виолончели. Соседка играла гаммы в своей комнате, но, несмотря на это, Казуми заговорщицки улыбнулась:

— Сидит у себя и никуда не выходит. Ей приходится много заниматься. Не беспокойся.

Стол был накрыт на двоих. Особенный ужин на двоих. Фужеры для шампанского, льняные салфетки, посередине стола в серебряном подсвечнике стояла белая свеча, уже зажженная, отбрасывающая на стены танцующие сумеречные тени. И когда я увидел, как она постаралась все устроить, мое сердце гулко забилось, словно запульсировала старая, почти забытая рана.

— Пэт в порядке? Мама в порядке?

— С ними все хорошо.

Она стала частью моей жизни. Знала моего сына и мою маму. Она волновалась за них, и она им нравилась. С годами они могли бы и полюбить ее по-настоящему. А она — их. Я знал это. Все это было правдой. Она вошла в мою кровь, стала частью всего. Ну, может, не совсем всего. Потому что она как бы отгорожена от Сид, а Сид не имела никакого представления о ней. Я не мог рассказать Казуми о Пегги, не знал, с чего начать.

В центре стола, на возвышении, напоминающем маленькую газовую плиту, стояла огромная сковорода. Все сооружение походило на походное снаряжение, каким мог бы воспользоваться шеф-повар с тонким вкусом и склонностью готовить на открытом воздухе. Здесь же стояли тарелки с тонко нарезанной говядиной, белыми кусками тофу и наложенными горкой сырыми овощами, некоторые из которых оказались мне знакомы.

— Сакияки, — сказал я. — Чудесно.

Она пришла в восторг:

— Все европейцы любят сакияки. Его придумали в Японии в те времена, когда император начал есть мясо. Начало двадцатого века. До того только рыба.

— Я не знал. Никогда не слышал об этом. — С этими словами я опустился в мягкое кресло, с удовольствием утопая в нем.

Хлопнула пробка от шампанского, и она разлила вино по бокалам.

— Кампаи, — прокомментировал я.

— За здоровье, — поддержала она.

Она обошла стол, быстро поцеловала меня в губы и тут же бросила несколько кусочков говядины и сырых овощей на шипящую сковородку, полив их потом каким-то соусом. За стеной соседка перестала играть гаммы и начала исполнять «Песню без слов». И так эта музыка печально и грустно звучала, вызывая ощущение, что все навеки потеряно, что у меня перехватилодыхание.

— Соус называется варасита. Сделан из соевого соуса и сладкого рисового вина с добавлением сахара. Знаешь, что будет дальше?

Рядом с двумя деревянными мисочками на столе лежали два яйца.

— Мы взбиваем сырые яйца и обмакиваем в них говядину и кусочки овощей, — произнес я, с трудом преодолевая спазм в горле.

— Ха! — воскликнула она. — Как я вижу, ты большой специалист по сакияки.

Вдруг я тоже кое-что увидел. Неожиданно я понял, что мои мечты никогда не станут явью, даже через тысячу лет. Я мечтал начать все сначала — убежать вместе с Казуми, взять с собой моего сына. Вот чего я хотел. Не просто завести новую женщину. Не только это. Но восстановить свой мир и свою семью. Я хотел новую жену, новую жизнь.

Честное слово, не знаю, куда бы мы поехали. В Западную Ирландию. В Париж. Может, было бы достаточно просто переместиться в другой конец Северного Лондона. А может, ограничились бы и Примроуз-Хилл. Куда-нибудь. Мы собирались, и в моих мечтах мы были уже в пути.

Теперь я понимал, что моим мечтам не суждено осуществиться. Казуми в этом не виновата. Просто слишком большую цену требовалось заплатить. Слишком от многого нужно было избавиться, уж очень большой кусок жизни пришлось бы выбросить, прежде чем я смог бы начать все сначала.

Я подумал, что мои чувства к ней — любовь, нежность, можно назвать это как угодно — являлись самым главным.

И были неправдой.

Имелись другие вещи, которые имели значение.

Я понимал, что мог бы использовать привычный метод. Можно поддерживать половинчатые отношения с Сид и одновременно общаться с Казуми, делая отношения и с ней такими же половинчатыми. Обманывая их обеих всеми возможными способами. И мне сошло бы это с рук — ложь Сид, Казуми, но больше всего самому себе, когда я убеждал себя в том, что искренне люблю их обеих. Каждую по-своему.

Но если пытаешься любить двух женщин одновременно, то в результате не любишь никого, по крайней мере не так, как они того заслуживают.

Стараешься любить обеих, и вот что происходит — разрываешься пополам.

Чтобы вести такую двойную жизнь, необходимо иметь сердце, сделанное из камня. Так же, как и для другой женщины. Я знал, что Казуми не создана для подобных отношений, что она не может быть только моей любовницей. Она недостаточно холодна, недостаточно стара и недостаточно толстокожа. Она не могла быть объектом любовной связи на стороне именно потому, что не обладала этими качествами. Поэтому я ее и любил. У нее было самое прекрасное и нежное сердце на свете. Я все еще верил в это. Даже сейчас.