Это был бы палец рядом с ним. Безымянный палец левой руки, на котором она не переставала носить обручальное кольцо.

* * *

У маминого дома нас уже ждали три женщины. Одной из них было лет сорок, а две другие были моложе меня. Они выглядели очень подавленно.

Мама ввела нас всех в дом. Ей не нужно было объяснять, что это те женщины, с которыми она беседовала о раке груди. Они пошли вместе с Пэтом в гостиную, а мы с мамой отправились на кухню, чтобы приготовить чай. Я услышал, как женщины рассмеялись чему-то, что сказал мой сын. Казалось, что они давно уже не смеялись.

— Ты видел ту молоденькую, Гарри? Ее прооперировали так же, как и меня. У нее отняли ту же грудь. Теперь она боится смотреть на себя. Боится зеркала. Этого нельзя допустить. Нельзя бояться смотреть на себя. Они могут поговорить со мной, потому что их семьи — муж, дочери, сыновья — не хотят правды, им нужно заверение. А меня заверять не надо, и передо мной не надо стесняться. Потому что я такая же, как и они. И к тому же, чего нам стыдиться? Не так все и плохо. Они робкие. Я старше их, Гарри, и сильнее, чем они, чем я сама была раньше. Все это сделало меня сильнее, придало мне какой-то невероятной энергии. Я больше ничего не боюсь на этом свете. Эти девушки — знаю, что надо называть их женщинами, но для меня они девушки, — они не могут рассказать своим мужьям о том, что они чувствуют. Ничего страшного. Простых отношений в жизни не бывает. Теперь я это понимаю. Я любила твоего отца больше жизни. Но вовсе не обязательно все выкладывать своему супругу. Ничего в этом плохого нет.

— Но, может быть, мужья поняли бы их? — спросил я. — Ведь нужно стараться понять друг друга, правда? И если они по-настояшему любят их, то они смогут их понять.

— Может быть. Если они действительно любят их, — сказала мама.

— Можно, я спрошу тебя кое о чем про вас с папой?

— Давай.

— Будут ли изменения? С годами? Мой брак станет другим по сравнению с тем, чем он был раньше?

Мама улыбнулась:

— Брак меняется все время, никогда не перестает изменяться. Когда ты молод, ты говоришь: Я люблю тебя, потому что ты мне нужен. Когда ты постарел, то говоришь уже: Ты мне нужен, потому что я люблю тебя. Очень большая разница. Я не говорю, что одно высказывание лучше другого, хотя второе длится дольше. Но никогда не перестаешь любить друг друга, Гарри. Если только это настоящее. — Она взяла меня за руку. — Послушай, Гарри. Поговори с ней, если ты этого хочешь. Поговори с Сид. Расскажи ей о том, что происходило. Поговори со своей женой, если ты думаешь, что это может помочь.

— Но я не знаю, смогу ли я. Видишь ли, я хочу, чтобы она гордилась мной, мама. Так, как ты гордилась отцом. — Я сжал ее руки. — И еще я хочу, чтобы ты тоже гордилась мной.

— Я уже горжусь тобой.

* * *

Пегги вернулась домой. На ее гипсе расписались все дети, лежавшие в ее палате. Должно было пройти еще долгое время, прежде чем она могла опять идти в школу. Но нога постепенно заживала, и в тот вечер мы с облегчением отправились спать. Пегги выздоравливала, и каким-то непонятным образом я выздоравливал тоже.

— Я должен тебе что-то сказать, Сид.

— Ты не обязан мне ничего говорить. Так же, как я ничего не должна тебе говорить о Люке. Потому что просто нечего рассказывать.

— Но я хочу что-то сказать. Про то, что произошло. Про то, как мы друг друга потеряли на какое-то время.

— Ты ничего не должен мне говорить. Просто закрой глаза.

Я почувствовал, как моя жена коснулась в темноте моей руки.

— Ты теперь дома, — прошептала она.

Жизнь берет в заложники всех, кого мы любим.

Поэтому моей жене было так трудно после того, как Пегги вернулась домой. Если твой ребенок хоть раз попал в больницу, ты уже никогда от этого не освободишься. Никогда не будет так, как было до того. Когда узнаешь, что значит любить больного ребенка, как тяжело находиться в больнице. Потому что никогда не избавиться от страха, что все это может повториться и в следующий раз будет гораздо хуже.

Дело было не только в ее дочери. По вечерам, довольно поздно, из Техаса звонили ее сестры, которых беспокоила их мать. Ее однажды нашли на стоянке машин в центре Хьюстона, где она бродила с ди-ви-ди-диском фильма «Унесенные ветром» в руках, без единого цента в кармане и не помня, каким образом она очутилась там. «Похоже на начало старческого маразма», — прокомментировала моя мама. И это было ужасно, потому что моей жене приходилось волноваться еще и об этом.

Поэтому, когда однажды вечером, после того как мы уже легли спать, Сид сообщила, что у нее задержка месячных, я сразу подумал, что это из-за стресса.

Стресс странно влияет на функции организма.

А когда на следующее утро она проснулась и сразу побежала в ванную; где ее долго тошнило, я подумал, что бедняжка беспокоится и за дочь, и за мать.

И даже тогда, когда я стоял за дверью ванной и прислушивался к тому, как мою жену выворачивало наизнанку, до меня еще не дошло. Я еще не понял, что все повторяется опять.

Самое замечательное на свете.

* * *

Я и раньше видел одну из этих штук.

Вообще-то, когда Джина узнала, что беременна Пэтом, я повидал их десятки. Ничего в них не было особенного. Просто белая пластиковая палочка. Она выглядела, как будто чего-то в ней не хватает, как зубная шетка без щетину.

Я взял в руки тест на беременность. Эта белая палочка оказалась почти невесомой. И так же неестественно легко я чувствовал себя в эту минуту. Голова кружилась.

На этой штуке имелись два маленьких окошка. В одном, круглом, виднелась тонкая голубая линия, а другое, квадратное, которое я принял за самое важное окошко и которое могло изменить все на свете, отчетливо показывало еще одну тонкую голубую линию.

И, наконец, я понял. Понял не только причину задержки месячных и тошноту по утрам, но и все остальное. Наконец-то я осознал, почему я должен был остаться, и остался.

Это произошло, когда я скорее почувствовал, чем услышал Сид, стоящую в дверях ванной. Она плакала и смеялась одновременно — это, похоже, стало традицией, — вытирая слезы рукавом футболки.

— Это не страшно? Как ты к этому отнесешься? — спросила она меня.

Я обнял ее:

— Это не просто «не страшно». Это замечательно. Даже, я бы сказал, чудесно! Это самое прекрасное, что может быть.

Тут моя жена взглянула на меня и улыбнулась, и, наверное, во второй раз в жизни я вдруг понял, для чего я живу.

* * *

— Подожди минуточку, — попросил меня Эймон. — Так ты остаешься со своей женой из-за какого-то придурка на «БМВ»? Ты это хочешь сказать?

— Я этого не говорил.