– Не могу я, лягушоночек! Не могу!

Николь опустила голову. Что она могла возразить Арлетт, когда на крыльце сидел единственный оставшийся в живых свидетель ее былой любви, осколок разбившейся чаши, в которую налито было когда-то полной мерой радости и счастья.

– Ты не боишься, что он тебя узнает? – обреченно спросила она.

Арлетт невесело улыбнулась.

– Даже Симон, восстань он из мертвых, не узнал бы меня. Нет, милая, мне нечего бояться.

…В конце концов порешили, что старуха пойдет одна, а Николь останется дожидаться ее. Если что-то не так, убежит вместе с собакой.

Девочка согласилась, твердо уверенная, что, случись недоброе, бросится на подмогу Арлетт. А пес ей поможет. Пускай никакой он и не Баргест, зубов у него от этого не меньше.

Она украдкой следила, как старуха подходит к дому, а викарий с трудом, цепляясь за перила, поднимается ей навстречу, растягивая губы в пугливой улыбке. Краткий разговор – и оба скрылись внутри.

Потекло время, невыносимо долгое, как утренняя служба в промозглой церкви. Николь извелась от нетерпения. Наконец дверь распахнулась, и наружу бочком выбрался старик, сминая шляпу в руках. Двигался он неуверенно, пошатываясь, точно пьяный, но выглядел куда лучше прежнего.

«Щеки порозовели, – отметила Николь. – И шею больше не кривит. А лысина, лысина так и сияет».

Под ногами раздалось вопросительное ворчание.

– Все в порядке, – шепнула девочка, и пес умолк.

Викарий, глупо и бессмысленно улыбаясь, спустился с крыльца и побрел к лесу. Николь кралась за ним до тех пор, пока не убедилась, что старик и впрямь уходит.

Арлетт отмывала руки на заднем дворе.

– Зачем он приходил? Он тебя узнал? Что с ним было? Ты его опоила? – налетела на нее Николь.

– Тише, тише, лягушоночек!

Мокрыми ладонями старуха беззлобно хлопнула суматошную девчонку по плечам. Вроде легонько, но Николь показалось, что еще б чуть-чуть посильнее – и ушла бы в землю по самую макушку.

– Скажешь тоже – опоила! Хребтину ему вправила и всех делов.

– А почему он шатался? – не поверила Николь.

Арлетт объяснила, что такое бывает. Если кости у человека сперва разъехались, а потом их на нужное место поставили, то в голове становится пусто и радостно.

…– Бедный викарий от счастья такого даже шляпу свою забыл, – закончила она. – А теперь дуй за нашими мешками.

Пока таскали лекарственные припасы, пока раскладывали по новым местам, Арлетт пересказала девочке, что ей удалось выпытать у викария.

В мясорубке Головореза он выжил, забившись в какую-то щель, где и кошке было бы тесно. А после, улучив момент, бежал, подвывая от страха. Долгие годы старик прятался бог знает где, уверенный, что Головорез станет искать его, но под конец лет устал бояться, вернулся в родные края и осел на маленькой пасеке под Божани.

К этому времени он был уже очень болен. По совету соседей викарий наведался в хижину ведьмы, но поняв, что хозяйка там не объявится, в отчаянии пошел куда глаза глядят, готовясь принять смерть в лесу.

И вышел на поляну в дубраве.

– Несчастный он человек, – задумчиво сказала Арлетт, счищая прилипшие веточки и грязь со смолы.

– Почему? – удивилась Николь. – Ведь выжил же!

– Что за жизнь в вечном страхе? Грешным делом я уж подумала: лучше бы Головорез прикончил его тогда. Пустой он стал, ну чисто трухлявый орех.

Старуха взвесила в ладони медовый брусок смолы и бережно замотала в промасленную тряпицу.

Николь задумалась.

Трое остались живы после резни в замке. Дядюшке Гастону помог случай, Арлетт выторговала спасение у ведьмы, а викария не иначе как хранил сам господь. Получается, защитили их случайность, зло и добро.

Но если бы не вмешательство колдуньи, Арлетт была бы мертва, а значит, и сама Николь тоже. Выходит, своей жизнью она обязана злу?

Где-то здесь таилась ошибка. Однако как ни пыталась девочка поймать ее за хвост, ничего не получалось.

«Пустой… выдолбленная тыква…»

Странно, что, услышав эти слова, она подумала вовсе не о викарии, а о Гастоне. Как он идет, жестко переступая, будто ноги у него не гнутся, и садится так, будто не гнется спина, и смотрит на нее с таким видом, будто его прямые твердые губы не гнутся в улыбке.

Дядюшка ей никогда не улыбался. Впрочем, он не улыбался никому. Разве что лошадям, да и то когда этого никто не видел.

Но он был заботлив, ни разу не побил племянницу, и Николь знала, что в глубине души Гастон любит ее. Кого не любят, тех не оберегают.

– О чем задумалась, лягушоночек? – вырвал ее из размышлений голос старухи.

Николь собралась с духом, прежде чем ответить. От Арлетт не укрылось, что девочка напряглась, – и сердце обдало холодом от нехорошего предчувствия.

– Мне придется вернуться в замок, – сказала Николь и улыбнулась виновато, будто извиняясь.

Старуха уперлась ладонями в стол, нависла над девчонкой, сверля ее взглядом. Николь отвела глаза.

– Та-а-а-а-ак! – с обманчивым спокойствием выдохнула Арлетт. – В замок, значит…

И ударила по столешнице со всего размаху, так что вздрогнули и задребезжали горшки на полках.

– В замок! – выкрикнула она, превращаясь в фурию. – В замок, твою в бога душу мать?!

Николь вжалась в стул от такого богохульства.

– Из могилы тебя, полудохлую, вытащила! Раны залечила! Чуть сама от медведя погибель не приняла, пока шлялась с тобой по проклятым местам! И ты хочешь все это псу под хвост пустить? – бушевала старуха. Зеленые глаза налились болотной желтизной, волосы разве что не искрились от переполнявшей ее ярости. Николь почудилось, что комната съежилась, а вещи отползли подальше, чтобы не попасть под руку.

– Да как ты смеешь! – гремела старуха. – Тебе господь второй раз жизнь подарил, а ты ее под ноги убийце бросишь?!

Крик Арлетт распирал лачугу изнутри: казалось, еще чуть-чуть – и стены не выдержат, развалятся.

– Никуда не пойдешь! Ты мне за спасение должна, и пока еще даже расплачиваться не начала! Неблагодарное отребье!

Старуха отвернулась и, тяжело дыша, схватилась за кувшин с водой. Глаза б не глядели… В замок ей надо вернуться! А на погост – не надо?!

Она жадно отпила из кувшина, вылила чуть-чуть воды на ладонь и остудила лоб. Сзади не доносилось ни звука, и Арлетт не удержалась: покосилась через плечо на бессовестную девку. Что она – злится, обижается?

Николь сидела, продолжая улыбаться жалко и виновато.

От этой улыбки в Арлетт что-то надломилось. Господи, ну лягушоночек же, как есть лягушоночек: тощенький, малюсенький, большеротый, беззащитный! Не склюют, так раздавят.