Лекарь беззвучно рассмеялся. Он отлично помнил случай, приключившийся в монастыре много лет назад.

Молодой монах, отправившийся рыбачить морозным зимним утром, провалился в полынью и захлебнулся. Несколько часов тело лежало, подготовленное к погребению, а к полудню утопленник открыл глаза, закашлялся и отрыгнул ведро воды, до смерти перепугав служку.

«Чудо! Случилось чудо!» – во всеуслышание объявил настоятель.

Зазвонили колокола, разнося радостную весть, и толпы страждущих повалили в монастырь, дабы исцелиться прикосновением святого. Монеты так и сыпались в чашку для подаяний. А уж сколько оставалось в смиренно подставленной руке настоятеля, не знал никто.

Венсан полагал, что дело обошлось без божьего вмешательства. Ледяная вода – вот что спасло молодого дурня. Бонне давно заметил, что она обладает странным воздействием на организм. Должно быть, утопленник заснул, как засыпают рыбы, положенные в лед, а потом оттаял.

Однако это объяснение вряд ли пришлось бы по душе настоятелю, и Бонне благоразумно помалкивал.

Меж тем слава ожившего монаха разносилась все дальше. Хворые валили к воскресшему, не давая ему и дня роздыха. Особенно усердствовали мужи, лишившиеся мужской силы, ибо прошел слух, что прикосновение святого возвращает ее.

Монах, вопреки ожиданиям, не только не радовался, но мрачнел на глазах. В один недобрый день, выслушав исповедь очередного блудодея, он схватился за посох и принялся лупить просителей, громогласно призывая грешных к усмирению телесного зова.

Больные с воплями разбежались. Воскрешенный же схватил топор и помчался за одним из них, на бегу убеждая несчастного пожертвовать небольшим кусочком плоти, дабы навсегда избавиться от соблазна.

Быть бы бедняге оскопленным, если б не подоспела на помощь братия. Святого скрутили, причем тот не переставал изрыгать проклятия и поносить нечестивцев. Хотели уже утащить его с глаз подальше, но тут он побагровел – и рухнул, выкрикнув напоследок непотребное слово.

Так и помер. Сколько ни ждали, что оживет, второй раз чуда уж не случилось.

…Венсан постоял на краю той самой проруби, носком ковыряя припорошенный снежком лед. Топнул – и снег взвился вверх, легкий, как голубиный пух. Хлопья становились все гуще, залепляли глаза, и вот уже лекарь стряхивает с рукавов не снег, а мелкие синевато-серые перья, слетающие с крыши голубятни.

Река, скованная льдом, растворилась в белой мгле. Его окружали стены монастыря.

Венсан шел по безжизненным коридорам, переходил из здания в здание, и заиндевелая трава во дворе хрустела под его ногами.

Когда говорят, что время сильнее всего, ошибаются. Сильнее всего одиночество, ибо только оно способно проделывать с временем удивительные фокусы: растягивать его, скручивать в узлы, выворачивать наизнанку. Но подобным действием обладает лишь истинное одиночество – то, над которым ты не властен.

По монастырским коридорам Венсан уходил все дальше в прошлое, или, вернее, прошлое вдруг стало близким, как соседняя комната за приоткрытой дверью: видны косые тени от рам, выщербинки на деревянном полу, сколотый угол стола, под которым ты прятался мальчишкой, а дальше, в полутемной глубине, угадывается корзина с дровами и чей-то силуэт…

От колыбели, приготовленной для еще не рожденного младенца, к нему с улыбкой шла жена, обнимая живот тем особенным, оберегающим жестом, по которому безошибочно узнаются беременные. Возле окна возвышался монах, тощий, как церковная свечка, с заостренным лысым черепом, и укоризненно грозил пальцем: ты влез в недоброе дело, сын мой!

Простите, святой отец, хотел сказать Венсан, но не успел: учителя уже теснила толпа. Лекарь стоял в подвале посреди загона, а красные, потные, всклокоченные люди орали, трясли кулаками, брызгали слюной: дерись, сукин сын! Вонючий потрох! Убей его, шалавино отродье!

«Вбей нос ему в харю!» – вопили они, и Венсан бил, и вбивал, и соперник падал, воя и выгибаясь на заляпанном кровью полу.

«Что ты делаешь, сын мой?!» – горестно кричит старый монах, и Венсан уже не просит прощения, а вызывающе щерится в ответ: «Делаю что могу, отче! К чему нужна наука, которую вы вколачивали в меня годами, раз я не смог спасти единственное, что было мне ценно. Так будь оно проклято, ваше умение, а вместе с ним и я! Если мне суждено сдохнуть в этих подвалах, так тому и быть».

Удар, вспышка боли. Теперь уже Венсан валяется на полу и сквозь кровавую пелену видит бледного монаха среди побагровевших рыл.

«Гордыня, – сокрушенно вздыхает старик. – Ты всегда был переполнен ею до краев. Худшие безбожники всегда выходили из стен монастырей, ты знаешь об этом, сын мой?»

Венсан не слушает. Он снова встает, бросается в драку, и лица соперников мелькают перед ним, сливаясь в одну распухшую от кровоподтеков физиономию.

Ни жалости, ни сострадания. Кто не жалеет себя, тот не пожалеет никого. Он бесконечно истязает свое тело, до такой степени, что от духа ничего не остается. Пить, жрать, спать – вот все, чего хочет бывший лекарь Венсан Бонне.

Новый парнишка юрок и быстр, как муха, он бесстрашно бросается на мужчину вдвое крупнее себя и жалит то слева, то справа. Его выставили для потехи, и зрители одобрительно гогочут, глядя, как малец уворачивается от Венсана.

Поначалу лекарь щадит его. Но снисходительная уверенность быстро сменяется раздражением. Его злит гогот толпы, злит уверенность, написанная на морде щенка, и злят его укусы. После каждого пропущенного им удара подлец дразнится, кривляется на потребу публики. Быстро же он сообразил, что ей требуется!

На этом Венсан его и ловит. И когда дурачок, расслабившись, с идиотской улыбкой вскидывает руки в торжествующем жесте, он впечатывает кулак в его незащищенную грудь. Паренька отбрасывает назад, он хрипит, выкашливает алую слюну.

– Достаточно, сын мой!

Наставник вырос перед ним, загородив собой щенка, и толпа вокруг будто с цепи сорвалась: надрывается и визжит, требуя крови. «Раздави его! Оторви ему яйца!»

– Они сожрут тебя, – кивает на них старый монах. – Уже начали. Сегодня ты изувечил мальчишку.

– Он сам напросился! – Венсан заносит кулак.

Наставник будто не замечает этого.

– А завтра ты убьешь его или похожего на него, – говорит он. – Сначала случайно, но потом – нарочно.

– Бей! – от слаженного вопля дрожат стены. – Бей!

Но Венсан медлит.

– Вернись к нам, – увещевает старик. – Ты сможешь работать при монастыре!

– После того, как я своими руками убил ее? – страшно оскаливается Бонне.

– Твои руки ни при чем, – устало говорит монах. – Ты возомнил себя богом? Решил, что жизнь и смерть подчиняются тебе? Глупец! Ты ни над чем не властен!

– Тогда зачем мне возвращаться?! – кричит Венсан, и его крик заглушает даже рычание толпы. – Зачем, раз я не могу спасать их?