недель выкарабкалась. Мне до сих пор кошмары снятся, как она вопит, умоляя покончить с этим. И она была настолько бешеная, что не постыжусь признаться: я об этом подумывала.

И Джарен, и Кэлдон выглядели так, словно им дали пощечину.

Внутри Кивы вновь поднялась паника, но ангельская пыль быстро ее утихомирила. Она решила, что лучше будет игнорировать обоих и говорить только с Крестой. Заплетающимся языком она успокоила подругу:

– Не волнуйся, там было немного.

Она громко зевнула и свернулась на диване; усталость напополам с наркотиком расслабили и убаюкали ее. Глаза закрылись, а раз она больше никого не видела, то немедленно забыла, что оба принца все еще в комнате, и принялась объяснять Кресте:

– Мне пришлось: красавица-чародейка умеет читать мысли, и она чуть не заставила меня поцеловать Джарена. Сказала, что за кольцо мне нужно встретиться с одним из двух моих страхов: или он, или ангельская пыль. Я не хотела. В прошлый раз я чуть не умерла. Но Джарен же меня просто ненавидит. И возненавидел бы еще сильнее, если бы я его поцеловала.

Она перекатилась на бок, не замечая, какая мертвая тишина зазвенела в комнате.

Путаясь в мыслях и словах, Кива проговорила:

– Я даже не успела рассказать ему про Керрина. Я видела, как он умер, я говорила тебе? Мой братишка… Ему было всего пять лет, когда его убил королевский стражник. Капитан Верис держал меня, и я не смогла его исцелить. Тогда я не знала, что магию можно бросать. Если бы знала, я бы его спасла. – Кива вновь зевнула. – Капитан Верис мне нравится. Так нельзя, но он нравится. Джарена тоже нельзя любить. Или Кэлдона. Или Эшлин. Кого угодно. Но они все такие славные. Ты понимаешь, о чем я, я точно знаю. Они нравятся тебе помимо воли. Не знаю, почему ты сопротивляешься. Может, это против твоей ершистой мирравенской натуры.

Кива хихикнула.

– «Ершистая». Смешное слово такое.

Она никак не могла улечься – перевернулась на спину, опустила руку на лицо, и бормотание стало неразборчивым:

– Рук убил моего папу – не помню, говорила Джарену или нет. Хотела рассказать этим утром, но он не стал слушать. Еще хотела рассказать, что моя семья примкнула к мятежу только после Залиндова – все это случилось после того, как меня посадили. Я не выбирала такую жизнь. А когда у меня наконец появился выбор, я выбрала не ее.

И она добавила тихонько:

– Я ошибалась, но не намеренно. Так и не сказала ему, потому что он не захотел слушать. Вот поэтому я не могу с ним целоваться. Мне хотелось, так хотелось. Но я же понимаю, что он согласился бы только ради кольца. А это очень больно. Я знаю, что он не хочет иметь со мной ничего общего, и это просто убивает. У меня дыхание перехватывает всякий раз, когда смотрю на него, будто грудь сжимает тисками, и душит легкие, и…

– Кива, – пробормотала Креста, – может, не надо…

– Я его люблю, подумать только! – со смехом сказала Кива. Открыла глаза – как раз вовремя, чтобы заметить, как Креста поморщилась и посмотрела куда-то в сторону, но не поняла, что случилось, и даже не подумала остановиться. – Ну, ты и так это знаешь, тебе в Залиндове пришлось целыми днями слушать, как я об этом трещала. По крайней мере, пока ломка не кончилась. А потом пришлось следить, чтобы я руки на себя не наложила.

Креста снова поморщилась, на этот раз сильнее; смотрела она туда же.

– И у тебя каким-то чудом получилось, – сказала Кива. – В смысле, ты за мной уследила. Ты меня спасла. Помогла вспомнить, что мне есть, зачем жить. – И она задумчиво добавила: – Если бы я не отдала сердце Джарену, точно влюбилась бы в тебя. Но тогда на меня разозлился бы Кэлдон, а я не хочу, чтобы на меня еще кто-нибудь злился.

И она грустно прошептала:

– Мне так больно, что Джарен меня ненавидит. Но я понимаю его, после всего, что я сделала, я заслуживаю…

– Ладно, хватит, – жестко велела Креста. – Закончила играть в жертву?

У Кивы с трудом получалось сфокусироваться на рыжей, но она бросила свирепый взгляд куда-то в ее направлении и невнятно заявила:

– Я не жертва!

– Верно, – согласилась Креста. – Ты не жертва. Ты выжила. – Она посмотрела в затуманенные глаза Кивы: – Так что хватит ею прикидываться.

– Но я…

– Твой брат умер, отец умер, даже мать умерла – с этим ничего не поделать, – безжалостно произнесла Креста. – Плохое случается, таков мир, придется это принять. Говоришь, Джарен тебя ненавидит, не желает иметь ничего общего? Ну, так прими и это тоже. А знаешь, чего делать нельзя?

Ответить Киве она не дала.

– Нельзя опускать руки. Нельзя погрязать в жалости к себе. И нельзя, какие бы там клятые придурочные причины у тебя не имелись, выбирать ангельскую пыль вместо поцелуя. Помоги мне вечность, я даже не знаю, с чего тут начать, но ты уж поверь, тебя ждет та еще выволочка, когда проспишься.

– Но я выкупила кольцо! – недовольно воскликнула Кива, вскидывая руку. – Нам нужны кольца, чтобы вернуть Джарену магию.

– Кольца нам нужны, чтобы помешать Навоку до них добраться и чтобы спасти твой расчудесный Эвалон, – поправила ее Креста. – Но я не о том тебе толкую: ты важнее любого дурацкого кольца, а ты сегодня зазря рисковала собой. Если бы Джарен тебя не нашел…

– Джарен всегда меня найдет, – еще раз зевнув, уверенно сказала Кива, у которой глаза закрывались сами собой. – Может, он и жалеет, что вообще меня встретил, но он всегда меня защитит. Тут ничего не поделать. Он слишком хороший. Слишком чистый. Никто из нас его не заслуживает. Особенно я.

– Кажется, меня чутка стошнило, – бросила Креста, а потом тяжело вздохнула. И сказала с сочувствием: – Утречко у тебя будет адское, так что завязывай с болтовней и попробуй поспать, пока можешь. И молись, чтобы наутро ничего не вспомнить.

– Почему? – спросила Кива совсем неразборчиво, уже засыпая. – Ты меня и не в таком состоянии видела.

Не глядя, она потянулась к бывшей заключенной и похлопала ее:

– Ты настоящий друг, Креста. Мне жаль, что ты потеряла семью, но я рада, что ты теперь в нашей семье.

Повисло такое долгое молчание, что Киву стал одолевать сон. Она пыталась удержаться в сознании, в ушах жужжали чужие перешептывания – один голос принадлежал Кресте, второй, встревоженный – какому-то мужчине, а третий, тоже мужской и взволнованный, казался таким знакомым, что у нее потеплело на душе. Тихо, утешающе что-то бормоча, этот