Девушка подобралась ближе к Викентию, в этот раз ухитрившемуся не получить ни одной раны. С сожалением вздохнула над двумя сварожичами, павшими справа и слева от него. Казалось – скифы вот-вот окружат Одина, опутают арканами, утащат с собой. Однако вовремя бросаемый и мгновенно возвращающийся к хозяину молот отбил у степняков желание приближаться к одинокому воину в кирасе. Они загарцевали на безопасном отдалении, в сражении возникла некая заминка – и тут вдруг бог войны стуком и громогласным криком объявил перемирие.

– Тебя слушаются даже враги, – удивилась Валентина.

– А почему не послушаться, коли дельные вещи говорю? – пожал плечами великий Один. – У нас на турнирах всегда слушают самых толковых мужиков, не обязательно своих.

– Кажется, это по твою душу, – указала Валя на трех скифов в похожих плащах из сыромятной кожи, решительно шагающих через окровавленное поле.

– Приветствуем тебя, великий Один! – стукнули они себя кулаками в грудь, и самый старший, синеглазый, с двумя шрамами на лице степняк продолжил:

– Многие воины беспокоятся, что наши раненые окажутся в вашей власти, сварожич. Река течет за вашими спинами.

– С кем я говорю? – спокойно поинтересовался Викентий.

– Я Карачан, вождь скифов от рода Суховеев, – снова вскинул кулак к груди степняк и опустил голову: – Благодарю тебя за сына, сварожич.

– Ты отец Тогая? – вспомнил бог войны. – Ты вырастил достойного мужчину, вождь. Настоящего воина, человека чести.

– Благодарю, великий Один, – опять поклонился вождь.

– Думаю, отец столь достойного мужчины и сам есть человек чести, слову которого можно доверять. – Викентий положил ладони на пояс. – У нас нет ненависти к скифам, а у скифов нет ненависти к нам. Мы пришли сюда из-за пустой бабьей придури да ради развлечения ратного, желания удаль свою молодецкую показать. Все раненые, лежащие на этом поле, как был и твой Тогай, тоже чьи-то сыновья и братья. Все они храбрецы, достойные уважения. Ни вы, ни мы сегодня не знаем, чем закончится эта битва за волок. Она продлится еще и завтра, а может статься, и послезавтра. Посему я предлагаю вам, скифы, договор чести. Я даю вам слово, что в случае моей победы мы уйдем дальше к Дону, не тронув никого из ваших раненых и оставив им еды на три дня. Воды тут и так вдосталь. За это время от ближних кочевий сюда успеют добраться люди и заберут бедолаг по домам. Вы же в ответ дайте слово чести, что в случае вашей победы вы погрузите наших раненых на две из ладей, оставив там съестные запасы в неприкосновенности, и позволите кораблям уйти к Итилю. Что скажете, скифы? Такой договор развеет ваши и наши тревоги?

Карачан оглянулся через левое плечо. Его спутник потеребил подбородок и кивнул. Вождь повернул голову вправо. Правый степняк согласился без раздумий.

– Мы клянемся священным огнем, великий Один, – вскинул подбородок Карачан, – что в случае нашей победы все раненые из славного народа будут с миром отпущены домой.

– Я знал, что имею дело с настоящими мужчинами. – Один приложил ладонь к груди и опустил ее вниз. – Мы с вами одной крови, воины. Дети войны. До завтрашнего утра вы можете быть уверены в нашем дружелюбии. Теперь же, пока не начало смеркаться, давайте займемся более важными делами.

Скифы и сварожичи шли по полю в поисках раненых и убитых, опускали рядом с ними по два щита, перекладывали тела на них и выносили к реке. Многие давали друзьям и родичам попить, промывали раны, накладывали шины. Общие костры разложили там же. Некоторые воины, взяв на себя обязанности фуражиров, нарезали мясо и пересыпали солью ломти, оставив пока пропитываться. Степняки принесли бурдюки с кумысом, славяне достали бочонки с хмельным медом.

В сгустившихся сумерках полыхнул огонь.

– Сегодня была достойная битва! – поднялся великий Один. – Все выказали великую храбрость, все рубились, не жалея сил и живота своего, не отступая, не страшась смерти. Выпьем же за отвагу, что течет в жилах наших, за честь ратную и славу воинскую!

– Любо Одину! Слава! – подхватили сварожичи.

Скифы подобной бодрости не выказали, однако выпили. Уставшие за долгий тяжелый день мужчины принялись за еду. Выждав немного, Викентий снова зачерпнул полный ковш хмельного меда:

– Давайте, други, помянем храбрецов славных, сегодня головы свои на поле бранном сложивших! Вечная память всем, не дрогнувшим пред лицом смерти. И пусть погибли они по бабьей придури, однако же воинами себя показали достойными! Честь и слава!

– Слава! Слава! – отозвались воины тут и там.

– Не оскорбляй великую Табити, сварожич! – вступился за змееногую прародительницу Карачан. – На сей раз не мы в земли ваши вторглись, а вы к самому сердцу нашему подобрались!

– Да, мы деремся в центре степей, храбрый вождь, – согласился Викентий. – Но скажи, за что ты сражаешься? Если ты победишь, гордая богиня Табити сможет писульку в Вологду отослать да Макошь дурой никчемной обозвать, что та даже до Дона не прорвалась. А коли мы победим, тогда такую же писульку богиня богатства в Крым радостно настрочит. Вот и получается, Карачан, что сотни голов молодых по земле покатятся только для того, чтобы у двух баб лишний повод пособачиться появился. И больше ничего! Не появится у тебя от того ни кочевий лишних, ни богатства, ни даже торжества хорошего. Токмо память о драке славной да сотня мертвых родичей. Так, может, и не надо тебе вовсе такой победы, Карачун? Может, лучше выйдет, коли я до храма Девы доплыву, Табити змееногую поймаю, к Макоши ее привезу, и пусть они там сами друг другу зенки выцарапывают? Сколько ребят молодых при том живыми останутся? А сколько целыми, неувечными? Зачем нам кровь проливать из-за капризов бабьих, мужики?

– А может, лучше великую Макошь в Крым доставить, сварожич?

– Можно и так, – пожал плечами Викентий. – Но только если мы все вместе сие делать станем, одной общей армией.

– Это измена, Один! – стали вскакивать уже славянские воины.

– Ты так полагаешь, Переслав? – ткнул пальцем в грудь близкого воеводу Викентий. – Я уже скоро год, как с лесовиками воюю. Ты знаешь, сварожич, что каждый раз, когда мне удавалось поговорить с оборотнями, они всегда и сразу соглашались на мир, не требуя взамен ничего, кроме уважения? Всегда! Скажи, ради чего мы с ними воюем? Они хотят того же, что и мы! Ради чего мы сейчас вырезаем скифов? Они не умеют жить в лесах, мы не умеем жить в степи. Тогда что нам с ними делить? Каждый раз, Карачун, каждый раз, Переслав, когда мы, простые воины, встречаемся напрямую, оказывается, что нам не за что воевать! Что мы хотим одного и того же. Что мы можем просто выпить, обняться и разойтись, и всем от этого будет хорошо. Единственное, из-за чего мы умираем, из-за чего убиваем друг друга, – это бабья дурь!

– И что же ты предлагаешь сделать, сварожич? – спросил Карачун.

– Этим миром должны править воины! – Бог войны выхватил из петли боевой молот и с такой силой ударил им в землю, что твердь вздрогнула, загудела, а по всей поверхности воды побежала рябь. – Не бабы должны решать вопросы войны и мира, а те, кто проливает кровь в походах! Веселиться на победном пиру должны те, кто добыл эту победу! Ратная добыча должна обогащать того, кто за нее дрался! Почет и слава принадлежат рисковавшим жизнью!