В пять утра подали машины гостям, и они разъехались, после Сталин дал неожиданное указание всем ложиться спать — вспоминает Лозгачев. Правда, это указание они слышали не сами, его передал Иван Васильевич Хрусталев: «Когда Хозяин гостей провожал, то прикрепленный тоже провожал — двери закрывал за ними. И прикрепленный Хрусталев Иван Васильевич закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: «Ложитесь-ка вы все спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь».

Лозгачев отмечает, что такое случилось впервые за всю историю службы, но конечно легли спать, и никто друг за другом не следил, и не знал, кто, чем занят. Точнее, спать лег Лозгначев, Туков (?) и Бутусова, а вот спал ли Хрусталев не ясно — как мы помним, он «уехал отдыхать» через 5 часов, в 10 утра и его сменил Старостин. Также рассуждал и Рыбин, который доверял Хрусталеву: «в ту роковую ночь Хрусталев постоянно был при Сталине, смотрел за всем в оба и никому не позволил бы что-то подсунуть или подсыпать в стакан вождя. Отравить фрукты тоже никто не мог».

На следующее утро (10 утра) все собрались на кухне и начали обсуждать дела на день. Сидели они до 14 часов, Сталин так и не вышел из комнат и никого не позвал. Старостин и Лозгачев «стали волноваться»: «В 10 часов в его комнатах нет движения (так у нас говорилось, когда он спал). Но вот пробило 11 — нет, и в 12 — тоже нет. Это уже было странно: обычно вставал он в 11–12, а иногда даже в 10 часов он уже не спит. Но уже час дня — и нет движения. И в два — нет движения в комнатах».

Старостин и Лозгачев находились в служебном помещении, который был соединен 25-метровым коридором с комнатами Сталина. «Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: «Что-то недоброе, что делать будем?»…Действительно, что делать — идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет». Так они просидели еще часа четыре, до начала седьмого. «Вдруг звонит постовой с улицы: «Вижу, зажегся свет в малой столовой». Ну, думаем, слава Богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем, и… опять ничего! В восемь — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять — нету движения, в десять — нету».

Старостин, правда, пишет, что он стал волноваться только к вечеру: «С 19 часов нас стала тревожить тишина в комнатах Сталина… Мы оба (Старостин и Туков) боялись без вызова входить в комнаты Сталина». Лозгачев пытался урезонить Старостина: «Я говорю Старостину: «Иди ты, ты — начальник охраны, ты должен забеспокоиться». Он: «Я боюсь». Я: «Ты боишься, а я герой, что ли — идти к нему?»

Их спор решился просто: «В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее, я, почта моя обязанность, — рассказал помощник коменданта. — Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего, вы уж меня, ребята, не забывайте. Да, надо мне идти». Комната для почты была напротив «малой столовой». Лозгачев шел нарочито громко, стараясь, чтобы шаги его были хорошо слышны. Здесь надо сказать, что Сталин не любил, когда окружающие ходят тихо: «Обычно входим мы к нему совсем не крадучись, иногда даже дверью специально громко хлопнешь, чтобы он слышал, что ты идешь. Он очень болезненно реагировал, когда тихо к нему входили. Нужно, чтобы ты шел крепким шагом и не смущался, и перед ним чтоб не тянулся. А то он тебе скажет: «Что ты передо мной бравым солдатом Швейком вытягиваешься?».

Войдя в комнату, где полагалось оставить почту, Лозгачев через открытую дверь заглянул в малую столовую и увидел «там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… вот так. — Здесь Лозгачев приподнял полусогнутую руку. — Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?» Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: «Может, врача вызвать?» А он в ответ так невнятно: «Дз… дз…» — дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета «Правда». На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды «Нарзан», он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся. Пока я у него спрашивал, ну, наверное, минуту-две-три, вдруг он тихо захрапел… слышу такой легкий храп, будто спит человек». Лозгачев по домофону вызвал Старостина, затем пришли Туков и Бутусова. Помощник коменданта отправил Старостина докладывать начальству. Пока его не было Лозгачев, Бутусова и Туков перенесли Сталина в большую столовую на большой диван. «Мы перенесли потому, что там воздуха было больше. Мы все вместе это сделали, положили его на тахту, укрыли пледом, видно было, что он очень озяб, пролежал без помощи с семи вечера. Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки — ему, наверное, было холодно».

Сначала Старостин позвонил министру государственной безопасности Игнатьеву. Но по его словам, министр отказался принимать решение самостоятельно и предложил звонить Берия. В изложении Рыбина этот странный эпизод звучит так: «Старостин немедленно позвонил о случившемся Игнатьеву. Но всемогущий шеф КГБ робко предложил обратиться к Берия. Поскольку его все просто не переваривали, а потому предпочитали с ним даже не разговаривать, Старостин разбудил Маленкова. Как и следовало ожидать, этот безвольный человек не сделал ничего конкретного. Лишь через полчаса торопливо сообщил, что не нашел Берия и предложил искать его самим».

Правда, вскоре Маленков перезвонил и приказал: «О болезни Сталина никому не говорите и не звоните!». В изложении Рыбина это было несколько иначе: «Старостин дозвонился до Маленкова. Спустя примерно полчаса Маленков позвонил нам и сказал: «Берия я не нашел». Прошло еще полчаса, звонит Берия: «О болезни товарища Сталина никому не говорите».

Только в три часа ночи (то есть через пять часов) приехали Берия и Маленков. Лозгачев вспоминает выразительную деталь: «У Маленкова ботинки скрипели, помню, он снял их, взял под мышку. Они входят: «Что с Хозяином?» А он лежит и чуть похрапывает… Берия на меня матюшком: «Что ж ты панику поднимаешь? Хозяин-то, оказывается, спит преспокойно. Поедем, Маленков!» Я им все объяснил, как он лежал на полу, и как я у него спросил, и как он в ответ «дзыкнул» невнятно. Берия мне: «Не поднимай панику, нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь». Ну и уехали».

Лозгачев остался один и стал требовать, чтобы Старостин вызвал врачей. Старостин боялся Берия, уезжая, тот наорал на него: «Кто вас, дураков, к товарищу Сталину приставил? Вы недостойны работать у него! Я еще вами займусь». Но если вождь умрет, то виноваты окажутся сотрудники «Ближней». Аргумент Лозгачева «он умрет, а нам с тобой крышка будет», подействовал на Старостина, и он пошел «опять всех поднимать».

Около 7.30 на дачу приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина». Между половиной девятого и девятью прибыли врачи во главе с профессором Лукомским. «Руки у всех от волнения тряслись так, что не могли снять с больного нижнюю рубашку. Пришлось разрезать ее ножницами. Осмотрев Сталина, врачи установили диагноз: инсульт с кровоизлиянием в мозг». Это было уже утро 2 марта 1953 года.