Наверху вспыхивает свет. Лампочка горит голубовато и тускло. Я вижу со всех сторон стены стеклянного аквариума и свое затененное отражение напротив. Комната маленькая, с бетонными стенами и без окон, и я одна в ней. Ну, или почти одна: к одной из бетонных стен приделана маленькая видеокамера.

Я обнаруживаю под ногами отверстие. К нему подведена труба, выходящая из огромной цистерны в углу комнаты.

Дрожь начинается в кончиках пальцев, поднимается вверх по рукам, и вскоре дрожит уже все тело.

На этот раз я не в симуляции.

Моя правая рука онемела. Выбравшись из угла, я вижу лужу крови на том месте, где я только что сидела. Нельзя поддаваться панике. Я встаю, прислонившись к стене, и дышу. Худшее, что со мной может случиться, – утонуть в этом аквариуме. Я прижимаю лоб к стеклу и смеюсь. Это худшее, что я могу вообразить. Смех переходит в рыдания.

Если я буду бороться до последнего, это покажется отважным тем, кто наблюдает за мной через камеру, но иногда подлинное мужество не в борьбе, а в том, чтобы встретить неминуемую смерть лицом к лицу. Я всхлипываю в стекло. Я не боюсь смерти, но хотела бы умереть другим образом, любым другим образом.

Лучше кричать, чем плакать, и потому я кричу и бью пяткой по стене за спиной. Нога отскакивает, и я бью снова, так сильно, что пятка пульсирует от боли. Я бью снова, и снова, и снова, затем отклоняюсь и бью в стену левым плечом. От удара рана на правом плече горит, как будто ее пронзили раскаленной кочергой.

Вода сочится на дно аквариума.

Видеокамера означает, что за мной наблюдают – нет, изучают меня, как способны одни эрудиты. Чтобы проверить, совпадает ли моя реакция в реальности с реакцией в симуляции. Чтобы доказать, что я трусиха.

Я разжимаю кулаки и опускаю руки. Я не трусиха. Я поднимаю голову и смотрю в камеру напротив. Если сосредоточиться на дыхании, получится забыть, что мне предстоит умереть. Я смотрю в камеру, пока поле зрения не сужается и я не вижу ничего, кроме нее. Вода щекочет лодыжки, затем икры, затем бедра. Покрывает кончики пальцев. Вдох, выдох. Вода мягкая, струится, как шелк.

Вдох. Вода промоет мои раны. Выдох. Мать погрузила меня в воду, когда я была маленькой, чтобы посвятить Богу. Я уже очень давно не думала о Боге, но думаю о нем сейчас. Разве это не естественно? Внезапно я радуюсь, что выстрелила Эрику в ногу, а не в голову.

Мое тело поднимается вместе с водой. Вместо того чтобы барахтаться и оставаться на поверхности, я выдыхаю весь воздух и опускаюсь на дно. Вода приглушает звуки. Я чувствую ее движение на лице. Меня посещает мысль вдохнуть воду, чтобы поскорее умереть, но я не могу себя заставить. Я пускаю ртом пузыри.

«Расслабься». Я закрываю глаза. Легкие горят.

Я чувствую, как мои руки всплывают наверх. Отдаюсь в шелковистые объятия воды.

В детстве отец любил поднимать меня над головой и бегать, так что казалось, будто я лечу. Я вспоминаю, как воздух скользил по моему телу, и ничего не боюсь. Я открываю глаза.

Передо мной стоит темная фигура. Должно быть, смерть близка, если меня посещают видения. Боль пронзает легкие. Задохнуться – мучительно. Ладонь прижимается к стеклу перед моим лицом, и на мгновение мне кажется, что сквозь толщу воды я различаю размытое лицо своей матери.

Я слышу удар, и стекло трескается. Вода брызжет из дыры наверху аквариума, и стеклянная панель раскалывается пополам. Я отворачиваюсь, когда стекло разлетается вдребезги, и вода с силой выносит меня на пол. Я жадно глотаю воздух пополам с водой, и кашляю, и снова ловлю воздух. Ее руки обнимают меня за плечи, и я слышу ее голос.

– Беатрис, – произносит она. – Беатрис, необходимо бежать.

Она кладет мою руку себе на плечи и поднимает меня. Она одета, как моя мать, и выглядит как моя мать, но держит револьвер, и ее глаза полны незнакомой решимости. Спотыкаясь, я следую за ней по битому стеклу и разлитой воде в открытую дверь. За дверью лежат мертвые охранники-лихачи.

Я скольжу и еду по плитке, пока мы идем по коридору, настолько быстро, насколько позволяют мои слабые ноги. Когда мы поворачиваем за угол, мать стреляет в двух охранников у двери в конце. Пули попадают им в головы, и охранники падают на пол. Она прижимает меня к стене и снимает свою серую куртку.

Под курткой – майка. Когда мать поднимает руку, я замечаю уголок татуировки у нее под мышкой. Неудивительно, что она никогда не переодевалась в моем присутствии.

– Мама, – напряженно говорю я. – Ты была лихачкой.

– Да, – улыбается она.

Она превращает куртку в перевязь для моего плеча, завязав рукава вокруг шеи.

– И это мне сегодня пригодилось. Твой отец, Калеб и еще кое-кто прячутся в подвале на перекрестке Норт и Фэрфилд. Мы должны забрать их.

Я смотрю на нее. Шестнадцать лет я сидела рядом с ней за кухонным столом дважды в день, и мне не приходило в голову, что она может быть не прирожденной альтруисткой. Как хорошо я в действительности знала свою мать?

– Время для вопросов еще будет.

Она задирает майку, достает пистолет из-за пояса брюк и протягивает мне. Затем касается моей щеки.

– Нам пора.

Она бежит к концу коридора, и я бегу за ней.

Мы в подвале штаб-квартиры Альтруизма. Мать работала здесь, сколько я себя помню, так что я не удивляюсь, когда она проводит меня по темным коридорам и вверх по сырой лестнице на дневной свет, не встретив никого на пути. Сколько охранников-лихачей она застрелила, прежде чем найти меня?

– Откуда ты знала, где меня искать?

– Я наблюдала за поездами с самого начала атаки, – оборачивается она. – Я не знала, что буду делать, когда найду тебя. Но я стремилась к одному – спасти тебя.

У меня сжимается горло.

– Но я предала тебя. Бросила.

– Ты моя дочь. Плевать я хотела на фракции. – Она качает головой. – Посмотри, куда они нас завели. Человеческие существа в своей массе не могут быть хорошими долго. Зло непременно прокрадется и отравит нас снова.

Она останавливается на перекрестке переулка с дорогой.

Я знаю, что сейчас не время для разговоров. Но мне нужно кое-что выяснить.

– Мама, откуда ты знаешь о Дивергенции? – спрашиваю я. – Что это такое? Почему…

Она откидывает барабан и смотрит на капсюли, проверяя, сколько патронов осталось. Затем вытаскивает несколько штук из кармана и заменяет израсходованные патроны. Знакомое выражение лица – с таким же она вдевает нитку в иглу.

– Я знаю о Дивергенции, потому что сама – дивергент. – Она вкладывает патрон в барабан. – Меня уберегло только то, что моя мать была лидером Лихости. В День выбора она велела мне оставить свою фракцию и перейти в более безопасную. Я выбрала Альтруизм.

Она убирает лишний патрон в карман и выпрямляется.