– А куда прежняя хозяйка свалила? Далеко?

За границу что ли?

– Нет, не за границу, она здесь, в Москве живет.

Поначалу ей часто звонили – и все мужики. Так она свой телефон оставила, чтобы мы, если что, им давали.

– Какой у нее телефон?

– Вон, на стене, под выключателем написан.

Иногда и сейчас звонят, хоть уже столько лет прошло.

Глеб подошел к выключателю и увидел, что там было написано несколько телефонных номеров.

– Который?

– Самый верхний, – хозяйка подошла к гостю, чтобы помочь.

– Вкусно ваш одеколон пахнет, – оценила она, поводив носом из стороны в сторону, словно охотничья собака.

– Мне тоже нравится, – с улыбкой заметил Глеб.

– Вот, этот самый телефон.

– Ага, спасибо. А адрес, случаем, не знаете?

– Знаю, почему же нет, – хозяйка квартиры взяла потрепанную телефонную книгу, из которой посыпались на пол страницы.

– Вот, невезуха, как пьяный примется своих дружков по телефону искать, всю книжку порвет.

Животное, одним словом! И какие дела у него могут быть?

– Такие и дела, – скривил губы Глеб.

– А вот она… Эмма Савина, Оболенский переулок, дом семь, квартира сорок восемь.

– Понятно. С вашего позволения, запишу.

– Зачем она тебе? Хочешь с ней переспать?

Баба она видная, но, наверное, берет дорого. Так что полтинником не отделаешься.

– Я по другому вопросу.

– По какому еще вопросу можно такую женщину искать?

– Кому что, – заметил Глеб, – одному проститутка нужна, переспать, другому – представительная женщина для сопровождения гостей.

– А, вон оно что! Небось, не за свои деньги нанимать будешь?

– За деньги фирмы, – подтвердил Глеб, доброжелательно улыбаясь.

Он уже знал и телефон Эммы Савиной, и ее адрес.

– Так Кольке чего сказать? Чего ты от него хотел?

– Проспится, завтра я его найду, поговорим.

– А понятно. Но думаю, завтра ты его не найдешь. Ты его, наверное, еще плохо знаешь. Один день он не пьет. Если уж вошел в раж, то пьет дня три. К тому же – полнолуние, – взглянув в окно, сказала хозяйка. – А у него как полнолуние, так пьет до полной отключки, пока Луна на убыль не пойдет.

– Приливы и отливы, – заметил Глеб.

– Вот-вот, и приливы, и отливы. Правда, раньше отливал через рот, сейчас уже – нет, наверное, возраст, а может, проспиртовался. Животное, одним словом! – уже в сотый раз повторила хозяйка.

– Эй, иди сюда, – позвал ее парень, – что ты с ним базаришь? Бабки взяла и…

Глеб так взглянул на него, что парень даже втянул голову в плечи и виновато улыбнулся сквозь пьяный угар.

– Я, ты не подумай, обидеть не хотел. Хочешь, садись выпить, вот и капуста, и огурцы, – он подцепил капусту и, как спагетти, намотал на вилку.

Затем выволок этот клубок, плюхнул его на грязную тарелку. – Самое то. С виду неказистая, а на вкус – так до печенки пробирает.

– Да, мой тоже, как встанет с перепоя, сразу начинает капусту жрать, потому как пива у этого животного никогда нет – все выпивает с вечера.

Полируется… И придумали же такое, водки напьются, потом еще пива сверху. Полируют… Вот, животное!

– Вопросов у меня больше нет, Кольке привет.

– А от кого хоть привет?

– Скажите, от Чемоданова.

– От какого Чемоданова?

– От Ивана Чемоданова.

– Я что-то не помню, чтобы Колька про Чемоданова говорил. К нему Пулихов обещал прийти. Ты не Пулихов?

– Нет. Чемоданов.

– А полтинник?

– Кольке привет.

В подъезде Сиверов столкнулся с мертвецки пьяным немолодым мужчиной, который чуть ли не на четвереньках старательно и сосредоточенно, ступенька за ступенькой, преодолевал лестницу, словно взбирался на отвесную скалу и боялся сорваться.

– Это какой этаж? – спросил он, глядя снизу вверх на Глеба.

– Ты лучше спроси, который час.

– А сколько времени?

– Да уже четвертый.

– Значит, до рассвета успею, – и мужик, совершив чудовищное усилие над собой, поднялся на ноги, сразу зашатался, а затем, упершись в стену, двинулся вверх, стирая плечом побелку и всяческие надписи.

«Вот, еще она радость идет, – с грустью подумал Глеб, – небось, доберется до аквариума и блеванет».

Мужик хрипел, но продолжал восхождение.

Иногда он крякал, иногда стонал, в горле у него клокотало, словно внутри полыхало пламя, на котором кипела большая кастрюля с картошкой.

«Пожалуй, не дойдет до аквариума, блеванет прямо на лестнице».

Глеб придвинулся к стене подальше от широкого пролета. И вовремя: раздался утробный звук, похожий на рев марала, затем хлюпанье, ругань и после этого гортанный вскрик, а через несколько секунд – вздох облегчения. Но тут же вздох пресекся, словно его обрезали ножницами, и вновь заклокотало, забулькало, как лава из вулкана. Съеденное и выпитое запросилось наружу мощным и сильным толчком.

Глеб не выдержал, выругался, а затем быстро побежал вниз, стараясь держаться поближе к стене. Уже подходя к двери подъезда, он услышал, как пьяный мужик заголосил:

– Эй, открывайте, мать вашу! Я пришел, молочка принес, зеленого, козлы рогатые, падлы вонючие.

Дверь хлопнула, и звук исчез.

«Добрался-таки, альпинист, совершил восхождение. В квартире блевать не стал, все в подъезде оставил. Вот же, уроды, – подумал Глеб сразу обо всех, с кем пришлось столкнуться сегодняшней ночью. – Куй железо, пока горячо. Звонить не буду, – решил он, – проверять по компьютеру тоже, скорее всего, стерто все, и этой квартиры, наверное, даже нет в базе данных. Надо сразу ехать и надеяться, что Эмма Савина сейчас дома».

В том, что он сможет получить нужную информацию, Глеб не сомневался. Вряд ли Эмма знает, что ее партнер по сексу, запечатленный на фотографии, мертв. Это будет для нее сюрпризом. Известие о чужой смерти всегда действует парализующе, и человек, как правило, робеет, начинает говорить, признается даже в несовершенных грехах. А Савиной есть, о чем рассказать, есть, чего бояться. Если убили Самохвалова, значит, она тоже в опасности. Мертв электрик, впускавший ее в гостиницу, возможно, убит и фотограф, которого ищет Потапчук. Но живым вряд ли застанет".

Сиверов мчался по городу. Садовое кольцо, Комсомольский проспект… – улицы сменялись одна за другой.