— Город?

— Да. Мы находимся сейчас на одном из Пределов, на которых еще можно заметить признаки яви. Еще одна грань дальше от нашего мира — и пропадут даже образы равнины, реки и гор.

— Что это был за паук? Маг усмехнулся:

— Не было никакого паука. То, что ты видел, было всего лишь твоим представлением о том, как должен выглядеть Страж.

— Страж?

— Один из самых могущественных демонов этой грани. Я называю его Стражем, хотя и догадываюсь, что истинное предназначение его иное, только я не могу его постичь.

— А как называют его другие?

— Никак, — ответил Древлевед. — О нем просто не знают. Не хочешь спросить меня, в чем заключался смысл испытания?

— Я преодолел свой страх? Древлевед хмыкнул:

— Это говорит человек, у которого до сих пор трясутся губы… даже не губы, а твое представление о них как о необходимой части тебя — ты даже не вообразил их так, чтобы не тряслись… Впрочем, извини за неуместную шутку, — неискренне повинился он, все еще улыбаясь. — Отчасти ты прав. Испытание показало, что, какие бы силы ни привлекла Иллиат, тебе достанет воли выстоять против них. Но была и другая цель… Я хочу, чтобы ты окончательно, раз и навсегда усвоил, что в этой вселенной все относительно. Ты готовишься сразиться с Иллиат как с воплощением совершенного Зла! Ну а себя естественным образом числишь защитником Добра. Не спорь, я знаю, что ты не думаешь о себе такими словами. Но такова естественная человеческая слабость, такова сила заблуждений.

Яромир молча ждал продолжения.

— Ты, конечно, помнишь слова своего бога о том, что навь многогранна. Боги и демоны упорядочивают некоторые грани, образуя самостоятельные миры…

Нехлад кивнул.

— Страж — существо той же природы. Ты вторгся в его мир. нанес ему болезненное поражение, смутил его послушных слуг непонятными речами… — Древлевед приподнял брови, как бы спрашивая: догадался уже?

Яромир ждал.

— Ты только что сам стал злым демоном этого мира. Слепой. — из-за собственных заблуждений, — но могущественной тварью из бездны.

— Ты хочешь сказать, что Иллиат — несчастная кроткая овечка, которой только нужно помочь прозреть и понять, что она поступает нехорошо? А мне кажется, она о нашем мире знает все!

Маг засмеялся:

— Не надо так упрощать! Иллиат — жадная тварь, ее природа раз и навсегда определена ее желанием вобрать в себя все тепло вселенной. Ты, конечно, не таков. Но ты ведь споришь только ради того, чтобы не думать о собственном поступке. Между тем свершилось то, что свершилось: ты явился в мир Стража, сделал выбор — как относиться к миру и Стражу… и совершил разрушительное действие. Слабый смертный человек обернулся злобным демоном. Поборник Добра принес Зло. Ну так где же абсолютная истина, которой ты подспудно по-прежнему жаждешь, Нехлад?

Молодой боярин тяжко вздохнул:

— Уже не жажду. Я понял, учитель: я не воин Света. Я сражаюсь только за собственную жизнь.

— Что ж, ты начинаешь понимать. Не пора ли нам отправиться домой?

— Веди!

— Нет. Сделай это сам.

— Но как? Я должен следовать за биением сердца? Древлевед кивнул.

Нехлад пробудился со странным, сладковато-мучительным чувством, будто к нему вернулось что-то из прошлого. Глаза уже радовались яркому утреннему солнцу и лицам друзей, а ум настойчиво пытался восстановить ускользающий сон…

— Нехлад! Хвала богам… ты слышишь меня?

— И слышу, и вижу, Торопча. Почему тебя это удивляет? — Яромир шевельнулся и обнаружил, что лежит нагим, укрытый шкурами. Странно онемевшее тело плохо слушалось и пахло застарелым потом. — Сколько я лежу здесь? — спросил он, заподозрив неладное.

— Трое суток уже, — ответил стрелок. — И что за лихоманку подцепил? Три дня пластом лежал, как лед холодный, бредил. Навка к тебе приходила, но колдун запретил ей целительствовать, сказал, ты сам должен хворь одолеть.

— Ничего не понимаю, — признался Нехлад. — Какая хворь, откуда?

«Сон! — мелькнуло у него в голове. — Надо не забыть, что был какой-то сон. Не забывать, что он был, и тогда он, быть может, вспомнится…» Однако в голове настойчиво роились мысли о другом: трое суток… Если расчеты Древлеведа верны, Иллиат может нагрянуть в любую минуту.

Одолевая слабость, Яромир приподнялся на локте. Окно было распахнуто, и все равно воздух в покое оставался спертый, больной. Под окном на лавке, привалившись к стене, дремал Тинар, но, словно почувствовав, что на него смотрят, открыл глаза.

— А, очнулся? — пробормотал он заплетающимся языком, хотел добавить что-то еще, но сон опять сковал его.

— Ночью он подле тебя сидел, — пояснил Торопча, помогая товарищу добраться до постели. Вернувшись, поставил на стол миску, налил щей. — Поднимайся, боярин!

— А где Древлевед? — спросил Нехлад, разминая мышцы и садясь за стол.

От него не укрылось, что при упоминании имени мага тень легла на лицо Торопчи. Впрочем, мог бы и не смотреть — давно знал, что его ближники к Древлеведу относятся весьма неоднозначно.

— Наверное, скоро будет. Он сейчас много по городу ходит.

— А что нынче в городе?

— Посвободнее стало, — с явным облегчением сказал Торопча. — Ливейских переселенцев по селам разводят. Белгастово войско в поле стоит. Князь с Вепрем в Нарог ушли. Буевит тебя вчера спрашивал, но зачем видеть хочет — не сказал.

Приведя себя в порядок, Нехлад вышел на воздух. Был солнечный, шумный день. Жизнь возвращалась в привычное русло, Новоселец прихорашивался. В кузне уже звенел молот Нечая. Нельзя не признать, город попал в заботливые руки.

В головной части кремля сновали слуги и работники, спешили куда-то посыльные, богато одетые люди из народных старшин дожидались приема у Ярополка. Буевит отыскался не сразу. Трое спрошенных указали разные места, и в конце концов молодой боярин наткнулся на стабучского воеводу случайно, когда заглянул на один из задних двориков, где тот что-то обсуждал со своими людьми. Прохладно поинтересовавшись здоровьем Нехлада, Буевит сказал:

— Мой брат принял решение отправить прах Владимира Булата на родину, в Сурочь. Только тебя и ждем, нужно, чтобы ты при открытии могилы присутствовал.

Лицо его при этом было хмурым, и сам он весь подобрался, готовый встретить и недоумение, и обиду, и гнев. И Яромиру действительно захотелось разгневаться. Изъять из кургана — первого захоронения в новой земле — тело первого управителя Крепи значило умалить благодарную память всех сурочцев, оставшихся здесь после гибели Булата. Умалить и их собственный труд и заслугу. Попросту — унизить.

Шаг дерзкий… и глупый. Первая могила — первая святыня в новой земле. Оставить сурочцев без святыни — значит вызвать не только недовольство, но и опасное волнение. Заигрался Ярополк!