меня в доме. Струился лунный свет. Рамдас был, как и я, романтик, читал запоем, и мы оба увлеклись разговором К тому же я вовсе не жаждал возвращаться домой. Но ближе к часу Рамдас устал, и мы поднялись.

Домой я добрался около половины второго. Гости уже ушли. Под стеною дома сидела мать. Заслышав мои шаги, к двери вышла жена. Мать что-то прокричала в гневе и отправилась в дом Габу — там на эту ночь устроились все наши.

Мы остались вдвоем, впервые через столько дней после свадьбы. Я поглядел-на нее. Первый раз я видел ее одну, когда рядом больше никого не было. Она смотрела прямо мне в глаза. И я впервые почувствовал к ней жалость. Люди могут причинять боль друг другу оружием или словом, но сегодня я, не поднимая руки и не произнося ни одного слова, всего лишь своим поведением нанес ей беспощадный удар. Нельзя было не понимать это, и не было этому прощения. Я отвернулся, прошелся туда-сюда по комнате и сказал ей: "Сядь’'. Около двери в комнату была приступочка. На нее она и уселась. Я прислонился спиной к стене и снова стал на нее смотреть.

Мне показалось удивительным, что в моем доме, за полночь, так запросто сидит совершенно чужая девушка. Потом я вспомнил, как Она очутилась в этом доме. О чем, интересно, она думала, когда ее привели на смотрины? Боялась ли она, что не понравится, или вовсе ничего не чувствовала в ту минуту? Говорят, что женщины тоскуют по материнскому дому. Но как-то позднее именно эта моя жена по собственной воле рассказала мне, что в ее родном доме молоком поили сначала мальчиков, а если что оставалось, то перепадало и девочкам И, что бы девочки ни делали, с самого раннего детства они осознавали свое второстепенное значение в доме, а потому были готовы выйти замуж за кого угодно и пойти куда угодно, рассчитывая, что там-то и обретут настоящий дом Наверное, и моей жене казалось, что, каким бы мужчина ни был, лучше уж поскорей за него выйти и зажить своей семьей.

А что, интересно, творилось у нее в душе, когда уже было принято решение о браке и она знала, что именно со мной ей предстоит связать свою судьбу? Вероятно, она думала, что жених ее — человек умный, с блеском выдержит экзамены, будет приглашен на достойную работу, вместе с ним она уедет из дома свекрови и они совьют свое собственное гнездо, — так, наверное, ей мечталось? И неужели эти мечты не разрушились из-за моего поведения во время свадьбы или из-за того опыта, который выпал на ее долю со дней свадьбы и до нынешнего момента?

Я решился поговорить с ней. Но, едва заговорив, я не смог сказать ничего из того, что было у меня в мыслях, а свернул на обычную колею и стал демонстрировать ей всю мощь собственного интеллекта. Я говорил о том, чтб входит в круг моего чтения, чтб я думаю об отношениях между мужчиной и женщиной и об их совместной жизни, — естественно, все, что я говорил, основывалось на впечатлениях от прочитанного и моих собственных фантазиях. Я даже и не думал, чтб из всего этого сможет понять сидящая передо мной неграмотная испуганная девушка. Впрочем, все сводилось к тому, что я не держу на нее зла, но свое будущее я представляю совершенно иначе и, по крайней мере сейчас, меня совершенно не привлекает супружеская жизнь.

Наконец я выдохся и сказал: "Пошел спать. Ты тоже ложись, можешь устроиться на этой кровати". Я расстелил на полу небольшую циновку, под голову вместо подушки положил руку и улегся. Жена некоторое время сидела тихо, затем, ни слова не говоря, встала и устроилась неподалеку от меня, прямо на полу. Потом, то ли потому, что я утомился от собственной театральности, то ли потому, что мои ребра стали ощущать жесткий пол под тонкой циновкой, я встал и перебрался на широкую кровать с удобным матрасом Жена тоже встала со своего места и прилегла рядом.

Было мне тогда 18 лет.

Я к ней ничего не испытывал

Все это произошло в тот год, когда я сдавал важные "срединные" экзамены. Потом я еще года два-три оставался в Умравати и занимался в тамошнем колледже. Столько времени я и прожил со своей первой женой, и ни разу между нами не возникло ни ссоры, ни разногласий. Мы продолжали жить с моими родителями, и ни своим поведением, ни единым словом моя жена не дала повода для обычных между свекровью и невесткой стычек. Жена моя обладала одним редким качеством: никогда ни в отношении меня, ни в отношении свекра или свекрови она не позволила себе произнести ни одного лишнего слова, да и вообще она не знала, что это такое — "перемывать косточки". Кстати, и я не припоминаю, чтобы хоть раз нагрубил ей. Но разве человека только словом обижают?

Я к ней ничего не испытывал — ни презрения, ни тяги. До самого последнего дня ее жизни. И я никогда не замечал, чтобы она вела себя по отношению ко мне, как если бы я ей принадлежал. Она была великолепная повариха и очень аккуратно ухаживала за мной. С ней было удобно жить, но в этой жизни не было ни радости, ни глубины. Я был застрахован от любых неожиданностей с ее стороны, и никогда она не сделала того, что могло бы мне не понравиться.

Однажды вместе с ней я отправился к своему приятелю, владельцу хлопковых полей. Спускались сумерки, под ногами чернела земля, а вокруг, куда ни кинь взор, виднелись полураскрытые коробочки хлопчатника. Белый хлопок на черной земле, сверкание звезд в темно-синем небе — все это я поэтически живописал своему другу. Жена сказала: "Верно, но цена-то на хлопок упала в этом году". По правде говоря, можно было испытать удовлетворение от ее практичности, но я как-то сразу сник

Через два года я стал бакалавром и для работы над магистерской степенью отправился в другой город — туда, где был университет. По разным делам я колесил из города в город, в некоторых останавливался и жил какое-то время. Жена оставалась с моими родителями, и наша совместная жизнь подошла к концу. Изредка я наезжал в Умравати, виделся с ней, но не более того. Окружающим стало казаться, что именно для того, чтобы быть от нее подальше, я и придумываю себе всякие дела. Так я бродил, бродил