я этого хочу, хочу больше всего на свете. В эту минуту я хочу этого даже больше, чем вернуться домой.

– Хочу – и еще как. – Я беру телефон. – Под ту же музыку? Эта песня может стать нашей песней.

– Вообще-то у меня на этот счет другая идея, – отвечает он. – Можно? – спрашивает он, показывая на мой телефон.

– Разумеется. – Я отдаю ему телефон.

Он скроллит мой плейлист, затем говорит:

– Думаю, вот что должно стать нашей песней. – Он нажимает на «плей», и вечернее небо вокруг нас наполняют первые строчки песни Rewrite the Stars[6].

– О, Хадсон, – шепчу я.

– Потанцуй со мной, – говорит он. И на этот раз, заключив меня в объятия, он больше не раскручивает меня на вытянутой руке и не вращает.

Мы просто двигаемся под музыку, кружимся по крыше часовой башни и прижимаемся друг к другу, пока его дыхание и биение его сердца не сливаются с моими.

Пока я не забываю, где начинается он и заканчиваюсь я.

Пока я не начинаю верить в невозможное.

Когда песня подходит к концу, я говорю себе отойти. Отодвинуться. Притвориться.

Но я не могу этого сделать. Я могу делать только одно – смотреть в его глаза и желать. А потому я остаюсь на месте – в объятиях Хадсона – и шепчу его имя, как будто это единственное, что имеет значение.

Он – единственное, что имеет значение.

– Все хорошо, Грейс, – шепчет он. – Я с тобой.

И это главное. Он действительно со мной. И я начинаю думать, что он всегда был со мной.

Возможно, поэтому я и делаю первый ход. Я придвигаюсь к нему вплотную, чтобы поцеловать его в губы.

Поначалу он не двигается. Он стоит совершенно неподвижно, как будто боится дышать и этим все разрушить. Но я сделана из более грубого теста. И, когда мои губы двигаются, приникнув к его губам, он наконец расслабляется. И издает какой-то гортанный звук.

Потом он поднимает руки и запускает их в мои кудри.

А затем отвечает на мой поцелуй. Боже, как он отвечает на мой поцелуй.

Я ожидаю от него натиска, ожидаю, что напряжение, повисшее между нами в последние несколько месяцев, взорвется, словно сверхновая звезда.

Но вместо этого я обнаруживаю, что его поцелуй подобен песне. Он неторопливый, сладостный, прекрасный, но от этого не менее сокрушительный. Не менее важный.

Его губы нежные, но упругие, его дыхание теплое и сладкое, его руки тверды, но ласковы, когда он прижимает меня к себе. И, когда он проводит языком по моей нижней губе, я таю. Просто таю и открываюсь, как открывается секрет.

Он тоже открывается, открывается как воспоминание, только начинающее пробуждаться. Его язык касается моего, и его вкус подобен волшебству, подобен падающей звезде, когда она вспыхивает в небе.

Я не хочу заканчивать этот поцелуй. Никогда. Не хочу прерывать его, не хочу отпускать этот момент, это чувство. Я хочу остаться здесь с ним навсегда.

Я хочу обнимать его, поглощать его.

Я хочу утешить его и разбить его на тысячу кусков.

И я хочу, чтобы то же самое он проделал со мной. И боюсь, что он уже сделал это или делает прямо сейчас.

Мои руки вцепляются в его рубашку, и мне хочется обнимать его до скончания времен. Но он уже отстраняется, уже гладит меня по волосам и шепчет:

– Тебе хорошо?

Я лишь киваю, потому что, кажется, забыла, что звуки образуют слова.

– Я рад. – И он целует меня снова. И снова. И снова. Пока песня не превращается в симфонию, а секрет не становится самой могучей правдой.

Затем он целует меня еще раз. И я целую его в ответ, потому что ничто никогда не казалось мне таким правильным.

Когда он наконец отстраняется на достаточное расстояние, чтобы заглянуть мне в глаза, я чувствую, как что-то словно екает в моей груди. И, когда он поворачивает меня, чтобы я посмотрела на пылающий на небе дождь из падающих звезд, я понимаю, что ничто никогда не будет прежним.

Глава 83

На вершине (другого) мира

– Грейс –

– Думаю, поэтому они и называют это Фестивалем Звездопада, – тихо говорит Хадсон, обняв меня со спины.

Я немного напрягаюсь, потому что непривычно, что он касается меня так – обнимает меня так, – но это приятно. Очень приятно. Пока я понятия не имею, что это значит, но это так.

Я со вздохом откидываюсь на него, упиваясь твердостью и жаром его тела.

Но оказывается, что он тоже напрягся одновременно со мной – я чувствую в нем напряжение, которого не было еще несколько секунд назад. Я приникаю к нему, чтобы мое тело дало ему понять то, что я не могу выразить словами.

Но это Хадсон, и он хочет услышать слова. А как же иначе.

– Тебе хорошо? – спрашивает он, кажется, уже в десятый раз за сегодняшний вечер.

Меня не раздражает, что он задает мне этот вопрос, потому что мне нравится, что он проверяет, все ли со мной в порядке. И еще больше мне нравится, что он хочет удостовериться, что меня устраивает то, что между нами происходит.

И, по правде сказать, да, меня это устраивает. Очень устраивает. Да, я растеряна. И немного обеспокоена. Но я в порядке. И впервые с тех пор как мы покинули Кэтмир, я начинаю верить, что, возможно, все будет хорошо, что я нахожусь именно там, где должна быть.

– Да, мне хорошо, – говорю я ему, потому что это правда.

– В самом деле? – Наконец-то – наконец-то – он расслабляется, и это так замечательно. Более того, я чувствую, что это правильно. Как будто отношения между нами всегда должны были быть именно такими.

Я знаю, что это кажется невероятным, ведь когда-то Джексон и я были сопряжены. Но это не значит, что это неправда. И впервые я задаюсь вопросом, не может ли магия совершить ошибку. Не поэтому ли узы сопряжения между Джексоном и мной исчезли? Возможно, они вообще не должны были существовать?

От этой мысли мне становится грустно – когда я думаю о Джексоне, мне теперь всегда становится грустно, – так что я прячу ее в папку с теми вещами, которыми я займусь тогда, когда мне не будет казаться, что мой мир охвачен огнем.

Такое время наступит, правда? Я просто не знаю когда. Может быть, прямо сейчас. В этот момент, когда я охвачена чувством, что все происходящее правильно. Да, непривычно, ново. Но правильно.

– А как насчет тебя? – спрашиваю я, потому что в этом участвую не только я, но и он. Значение имеют не только мои чувства. – Тебе хорошо?

– Да, отлично, – отвечает он.

От этих слов и от тона, которыми он их произнес, я хочу взлететь с этой крыши. Прежде я никогда не чувствовала ничего подобного. Никогда не чувствовала себя так, будто мое тело вот-вот раскроется, распахнется, превратившись в нечто… большее.

Это придает мне такую смелость, какой я не знала прежде. Возможно, именно поэтому я поворачиваюсь, смотрю на Хадсона и кокетливо спрашиваю:

– В самом деле? А почему?

Он смеется, и в его синих глазах вспыхивает пламя, когда он отвечает:

– Думаю, ты и сама знаешь.

– Да? – Я делаю вид, будто думаю. – Не могу вспомнить. Возможно, тебе надо…

– Освежить память? – договаривает он, подняв брови, и мне кажется, что его взгляд стал еще более пылким.

– Может, и так. – Я пожимаю плечами, напустив на себя безразличный вид.

– Да, в самом деле, – соглашается он, и становится видна эта его чертова ямочка. Но, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня снова, в небе над нами и вокруг нас взрывается фейерверк.

Я поворачиваюсь и смотрю, как фиолетовое небо освещают всполохи петард, красных, белых и золотых. Люди внизу хлопают в ладоши и радостно кричат.

– Они хорошо умеют устраивать праздники, верно? – замечает Хадсон.

– Верно, – соглашаюсь я. – Но ты и сам устроил отличный праздник.

– В самом деле? – Его глаза потемнели, он лукаво улыбается.

– Да, у тебя это здорово получается. – Я поворачиваюсь к нему всем телом, обвиваю руками его талию, прижимаюсь щекой к его груди, чтобы слышать биение его сердца, стучащего быстро, как отбойный молоток.

– А что ты хочешь делать дальше? – спрашивает он, пока вокруг нас продолжают взрываться фейерверки. – Мы можем