– Вот именно. Жан! – позвал Белозерцев.

– Я здесь, – исчезнувший на несколько минут метрдотель вытаял словно бы из ничего, – как джинн из воздуха, отряхнул на себе форменный пиджак.

– Ты ангел, Жан. Налей себе шампанского и выпей с нами. Для этого есть повод – я женюсь!

Изумленно-восторженное «О-о!» вырвалось у Жана Семеновича, он сделал знак официанту, дежурившему у стола, и тот мигом исчез – видно, знал, что надо делать в таких случаях, – в следующий миг Жан Семенович чуть не задохнулся от восторга:

– Вячеслав Юрьевич, золотко!

– Алмаз! Бриллиант! Изумруд! Не только золотко, – поддержал его Белозерцев. – Не стесняйся в выражениях, Жан, оплачу по высшей ставке. Как ни в одной редакции не платят. Говори! Иэ-эх!

Под это громкое, с далекой слезой «Иэ-эх!» метрдотель взял и саданул бокал с шампанским об пол. Воскликнул:

– На счастье!

– Посуду бьют пустую – не полную, – трезвея, заметил Белозерцев.

– Это смотря в какой деревне, Вячеслав Юрьевич, в нашем селе всегда лупили полную. Стакан с водкой либо фужер с вином – чтоб вровень с краями. И об пол! – Жан Семенович пощелкал пальцами.

На щелканье явились сразу два официанта с белыми накрахмаленными полотенцами в руках. Жан Семенович показал им на осколки – убрать! Через несколько секунд на полу ничего не было. На смену двум официантам явился третий – с выправкой часового и преданными глазами, знающими только одного хозяина – такие вымуштрованные подчиненные нравились Белозерцеву, хотя в «Белфасте» им нечего было делать.

Официант принес поднос, на котором стояло большое серебряное блюдо, с верхом наполненное черной икрой, в икру была воткнута столовая ложка, сработанная из серебра той же пробы, что и блюдо, по обе стороны блюда высились, словно часовые, две бутылки шампанского «Редерер», все та же знаменитая французская фирма. Бутылки украшены тускловатыми старыми этикетками, на этикетках – двуглавый орел и надпись: «Поставщик Двора Его Императорского Величества». Выходит, в заначке у Жана Семеновича имелось кое-что сверх того, что он выставил на стол Белозерцева.

– Прошу! – торжественно объявил Жан Семенович, и официант водрузил поднос на стол.

– Мам-ма мия! – хлопнул в ладони Белозерцев. У Вики засияли глаза.

– Что желаете к икре? – поинтересовался Жан Семенович. – Могу посоветовать: икру хорошо намазывать на теплую шейку омара, есть другой рецепт – класть ее в плод авокадо, в углубление, оставшееся от косточки, можно есть с теплыми перепелиными яйцами – черная икра любит что-нибудь теплое.

– Шейка омара… Звучит, как название хорошего зарубежного романа, – сказал Белозерцев. – Мне шейку омара. – Спросил у Вики: – А тебе?

– Шейку омара.

– А вам? – Жан Семенович склонился к Пусечке.

– Я бы тоже… примкнул бы… – пробормотал Пусечка, он чувствовал себя здесь лишним, был ущемлен и, если честно, ему было не до шампанского, в душе что-то надорвалось, и лучшим лекарством для Пусечки были бы две стопки хорошей холодной водки – «Абсолюта» или «Финляндии», он хотел попросить водки, но робко глянул на Вику, в горле у него что-то тоненько пискнуло, щелкнуло, словно там лопнул таракан, мученическая тень поползла у Пусечки по лицу. Он сжал губы.

– Итак, три шейки омара, – провозгласил Жан Семенович.

– Четыре.

– Три шейки омара и один авокадо. Икру я предпочитаю есть с мякотью авокадо – полезно и вкусно, – сказал Жан Семенович. – Понимаю, что в этом нет никакой романтики – икра и мякоть авокадо, но кому что нравится…

Вика зааплодировала:

– Браво!

Жан Семенович снова щелкнул пальцами, и официант исчез. В таких застольях всегда образуется особая атмосфера, в человеке все словно бы ослабевает, появляется ощущение вселенского доверия – он верит всем, и врагам и друзьям, все для него одинаково хороши, в душе рождается тепло. А если рядом еще находится и красивая женщина… Белозерцев влюбленными глазами посмотрел на Вику.

– И все-таки вначале шампанское, а икра – потом, – объявил он, поднял свой бокал, поймал глазами свет, идущий от дорогого напитка. – Я объявляю официально и во всеуслышанье, пока в узком кругу, а потом и в широком, что я женюсь на Вике, – он потянулся к ней, Вика подставила щеку, Белозерцев громко чмокнул ее. – Развожусь со своей мадамой – хватит терпеть домашние концерты на исходе двадцатого века, покупаю ей двухкомнатную квартиру, назначаю пенсию, чтобы ни в чем не нуждалась, оставляю у себя сына и женюсь на Вике.

– Все, конечно, хорошо, но… – Вика неожиданно сощурилась, приподнялась к кресле. – А моего согласия тебе что… совсем не требуется?

– Согласие у тебя я спросил давно, еще четыре года назад. А что, откажешь?

– Нет, – Вика улыбнулась и покачала головой.

Появился официант с новым подносом.

– Фирма успела вовремя, – довольно объявил Жан Семенович. – Вот что значит веников не вяжем! – Он был прав: шейки лангустов надо было сварить, потом остудить, чтобы они были не горячими, а теплыми – в общем, подчиненный Жану Семеновичу повар обладал одним из двух качеств – либо был признанным чемпионом-скоростником в своей области, либо большим хитрецом, что, собственно, на лангустах не отразилось – они, как и икра, были превосходными. Чокнулись. Выпили.

– А если я не буду сочетаться с твоей работой – ты допускаешь такую мысль? – Вика умела предугадывать, видеть то, чего не видел и никак не мог учуять, хотя и имел хороший нюх, Белозерцев, – ликующее нежное лицо ее угасло, сделалось задумчивым.

– Не понял, – проговорил Белозерцев, опустил руку в карман – там лежал подарок для Вики.

– Профессия мужчины – зарабатывать деньги, профессия женщины – тратить их.

– А-а-а… хи-хи, – неожиданно захихикал Пусечка, – есть такой анекдот… Армянское радио спрашивают, может ли женщина сделать мужчину миллионером? Армянское радио отвечает: может, если мужчина – миллиардер.

Белозерцев даже головы не повернул в сторону Пусечки. Пусечка невольно сжался.

– Ну и что? Это же прекрасно! Трать то, что я буду зарабатывать.

– Разрешаешь?

– Разрешаю. Ну а за то, что ты отказала в моем сватовстве, хотя оно и выглядело, скажем мягко, не таким, каким всегда бывало на Руси, – аванс. Маленький презент, подарок, взятка – как хочешь, так и называй, – Белозерцев вытащил из кармана коробочку, перевязанную плоской блескучей проволочкой, раскрыл, и из коробочки вырвался слепящий луч света – вначале он был зеленым, очень ярким, потом к зелени прибавились карминные тона, затем вплелась фиолетовая нить, следом фиолетовый цвет пробила желтизна… Только один камень на белом свете мог рождать такую радостную игру, так ослеплять, вызывать восторг, онемение – бриллиант.

В прорезь бархатной подушечки было вставлено платиновое кольцо, украшенное крупным, редкостной чистоты бриллиантом. Виолетта не сдержалась, неверяще прижала к губам ладонь.