И А.Е. Эверт, и М.В. Алексеев, как можно видеть из мемуаров современников, впоследствии сожалели о своих действиях в начале революции. Но если действия генерала Алексеева и по сей день окутаны мраком тайны, то поведение генерала Эверта — это поведение растерявшегося и пытавшегося сохраниться на плаву человека. Ясно одно: имея информацию в виде слухов о готовившемся дворцовом перевороте, главкозап искренне полагал, что максимум революции — это будет не более чем смена правящего монарха на его сына цесаревича Алексея или брата великого князя Михаила Александровича. На деле же вышло совершенно иное. Однако, не оставив после себя мемуаров, Алексей Ермолаевич Эверт хотя бы покаялся перед современниками. Другие не сделали и этого.

В дальнейшем ген. А.Е. Эверт не принимал участия в политическом действе, что ныне получило наименование Красной Смуты, и в Гражданской войне участия не принимал. Судьба полководца после революции показывается по-разному. В разнообразных советских изданиях сообщается, что в годы революции и Гражданской войны А.Е. Эверт проживал в Смоленске, а затем в Верее, где на закате дней занимался пчеловодством. В последнем городе он и скончался 10 мая 1926 г., пережив всех последних главнокомандующих фронтами эпохи императорского режима. Однако, со ссылкой на семью Эверта, Друцкой-Соколинский считает, что генерал был убит большевиками в 1918 г., а современный биограф полагает, что Эверт, скорее всего, был убит в конце 1917 г. в Смоленске{278}.

В фондах ГАРФ находятся три небольшие рукописные тетради мемуаров, принадлежащих супруге полководца — Н.И. Эверт, в которых описывается судьба генерала Эверта и его семьи после революции вплоть до гибели генерала. Позволим себе кратко остановиться на основных вехах жизни и гибели Алексея Ермолаевича Эверта после его отставки.

14 марта после отставки А.Е. Эверт приехал в Смоленск к семье: «Первые дни он избегал нас и искал одиночества, но мало-помалу, видя сколько заботы прилагают близкие, чтобы скрасить его жизнь, и сознавая каким гнетом ложится его настроение на всех окружающих, он забрал себя в руки». Тогда же ухудшилось здоровье — приступы невралгии, почему в конце марта Эверт с близкими выехал на Кавказ в Пятигорск, откуда вернулись 27 мая{279}. После прихода к власти большевиков Эверты оставались спокойны: «Вначале муж отнесся к большевистскому перевороту с полным спокойствием. Он не ждал от него больших угроз для России, чем от Временного правительства и диктатуры Керенского». Не боялся и за себя, полагая, «что раз он отстранился от всякой политики, большевики его не тронут», а потому все время в 1917 г. Эверт носил форму с генерал-адъютантскими погонами.{280} Тем не менее в феврале 1918 г. Эверты уехали из Смоленска, так как получили информацию, что его должны расстрелять, хотя Эверт отказался эмигрировать{281}.

13 февраля 1918 г. Эверты приехали в Москву, а на следующий день генерал был арестован и содержался в Таганской тюрьме в соседстве с бывшим главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта ген. Я.Г. Жилинским{282}. После освобождения в конце апреля Эверты переезжают в Верею. Как пишет Н.И. Эверт, известие о расстреле царя «совсем подкосило мужа»; полководец заявил: «А все-таки, чем ни оправдывайся, мы, главнокомандующие — все изменники присяге и предатели своего Государя. О, если бы я только мог предвидеть несостоятельность Временного правительства и Брест-Литовский договор, я никогда бы не обратился к Государю с просьбой об отречении. Нас всех ожидает та же участь, и поделом!»{283}Эта цитата (пусть, наверное, и неточная), показывает, что А.Е. Эверт верно оценил действия главкомов в феврале — начале марта 1917 г., и продолжал убиваться своим участием в этом.

7 сентября 1918 г. Эверт с сыном были арестованы в Верее в качестве заложников по приказу из Москвы, причем сына Бориса вскоре выпустили (он уехал на Балтийский флот, затем эмигрировал, фактически бежал из России), а генерала отправили в Можайскую тюрьму. Причиной ареста стал тот факт, что в списках арестовывавшихся большевиками заговорщиков Белого движения, А.Е. Эверт нередко фигурировал как будущий главнокомандующий антибольшевистским восстанием в столице. В заключении полководец вел себя твердо, просился на работы, и даже вел дневник, который, судя по всему, безвозвратно утерян. Вдова вспоминает о поведении супруга: «Муж, как всегда, был спокоен и ни на что не жаловался; только сокрушался, что я в его лице лишилась помощника в работе. Тревожило его, по-видимому, и наше материальное положение, так как он убедительно просил ничего ему не привозить. Жаловался на единственное — на недостаток движения, но сказал, что по выраженному им желанию, он будет назначаться колоть дрова»{284}. После ареста мужа Н.И. Эверт срочно выехала в Москву, где хлопотала за мужа у таких известных советских деятелей как Крыленко, Муралов, Раттель. О деле было известно и самому Троцкому, по распоряжению которого Эверта должны были вернуть под надзор в Верею. В крайнем случае Н.И. Эверт просила перевести генерала в Московский Кремль, где в это время содержался под арестом А.А. Брусилов, и всемогущий Ф.Э. Дзержинский вроде как давал свое согласие{285}. Тем не менее события развивались стремительно: 3 ноября Н.И. Эверт вернулась в Можайск, где узнала, что в соседнем Гжатске был бунт, а Эверта повели вывозить в Москву и застрелили при якобы совершенной попытке к бегству несколько дней назад — еще 30 октября{286}. Со слов прохожих, генерала Эверта вывели из тюрьмы под предлогом перевода в Москву, повели через открытое место и застрелили из нагана в спину, причем данные о гибели полководца приводились разные. Вдове генерала дело представили так, что смерть ее мужа стала результатом самоуправства местных властей, однако по оговоркам она сделала вывод, что приказ о ликвидации, скорее всего, был отдан из Москвы. Место захоронения — на городском Успенском кладбище — скрывалось, и могилу (генерал был похоронен в простом гробу в солдатской гимнастерке) показали вдове только два года спустя. Таким образом, Алексей Ермолаевич Эверт действительно был убит большевиками, убит без суда и следствия, в спину. Слово «расстрел» здесь неприменимо, так как это может быть оценено только как убийство, равно как и судьба Николая Владимировича Рузского. Но если Рузского застрелили хотя бы как заложника в процессе революционного террора, то Эверта просто убили.

Оценивать А.Е. Эверта как полководца достаточно сложно. В генерале Эверте, как ни в ком другом из русских полководцев, наблюдается раздвоение квадрата ума и воли. Ум ген. А.Е. Эверта вряд ли можно оценить ниже ума других русских полководцев. Воля же сочетает в себе, если можно так выразиться, «упорную осторожность». Если Н.В. Рузский всегда действовал при превосходстве сил, теряя имевшиеся возможности в ходе противоборства с противником, то А.Е. Эверт не смущался этим. Простое сравнение: Лодзинская или Августовская операция Рузского и Виленско-Свенцянская операция Эверта. Если А.Н. Куропаткин, все подготовив самым тщательным образом, пасовал перед волей неприятеля, то оборонительные действия 4-й армии в 1914–1915 гг. показывают, что А.Е. Эверт в случае необходимости вполне мог противопоставить воле врага свою волю. 4-я армия часто отлично дралась против превосходящего в силах врага.