Это верно. Но другой-то подход, который восхвалялся критиками, вообще ничего не дал. На Западном фронте фактически наступала одна ударная армия — 4-я, имевшая массу людей и техники (например, ударная армия Юго-Западного фронта — 8-я — имела 225 тыс. чел.). В тылу ее стояли 5 резервных корпусов — по сути, еще одна армия. И дело кончилось ничем, так как противник, умело маневрируя людьми и огнем, своевременно подтягивал на угрожаемые участки атак под Барановичами резервы, которые отбрасывали русских в исходное положение. Таким образом, не сумевший отказаться от уже устаревших методов прорыва и имея перед глазами удачный опыт, главкозап не пожелал отказаться от неудачного образца и потому неизбежно потерпел поражение. Даже англичане, имевшие на Сомме 1700 тяжелых орудий, не смогли прорвать германской обороны. Чего же тогда хотел Эверт?

19 июня 1916 г. части 4-й армии Западного фронта, заняв исходное положение на малоподготовленном рельефе, бросились в прорыв. В первый же день атаки войска 9-го и 25-го армейского корпусов ворвались в первые линии неприятельской обороны. Гренадерский и 35-й армейский корпуса атаковали двумя днями позже. Все атаки были отражены немцами, а те русские подразделения, что все-таки вклинились в оборону, выбивались контратаками. Вот и что толку, что 4-я армия наносила удар при 4-кратном превосходстве в силах, имея в тылу массу резервов, если не удалось прорвать третью, а то и вторую линию германской обороны? К чему было вероятное оперативное развитие успеха, за отсутствие коего упрекали Брусилова, если Эверт не достиг и тактической победы? Для чего оказалось бесцельным сосредоточение громадных резервов Ставки, кроме умножения потерь?

На третий день наступления главкозап ввел в дело уже резервы — 3-й Кавказский и 3-я Сибирский корпуса. Сменяя друг друга, русские атаковали и атаковали, лишь увеличивая количество жертв, ибо неверна была сама организация наступления. Тяжелая артиллерия и атакующие корпуса были разбросаны по всему фронту, чем было уничтожено общее превосходство русских в силах: «Оперативная свобода русского Верховного Командования была скована позиционной формой войны и непониманием ее сущности. Стремление удержать везде достаточные для занятия всего позиционного фронта силы привело к тому, что больше 80% дивизий в момент решительного наступления сидела, ничего не делая, в окопах; правда, насыщенность фронта была… 10 км на дивизию»{258}. Ситуация с Нарочским наступлением повторилась точь-в-точь, с той поправкой, что тогда можно было свалить вину за неудачу на климат. 22, 24, 25 июня русские атаки продолжались с неослабевающей яростью. Результат остался прежним — поражение с громадными и бесцельными потерями.

Наступление продолжалось 1,5 недели. Итогом стали 80 тыс. потерь, при том что противник потерял вчетверо меньше. Во-вторых, противник получил возможность отправить новые войска как под Ковель, так и во Францию (новые переброски из Франции начнутся в конце лета, в связи с выступлением Румынии). В-третьих, Северный фронт, который вообще не решился наступать, и Западный фронт остановились совсем, послужив теперь в кампании 1916 г. простым резервуаром резервов для Юго-Западного фронта. Главкоюз получил главный удар, который ему следовало поручить еще 1 апреля, а проштрафившиеся военачальники оставались на своих постах.

Недоброжелатель А.А. Брусилова пишет: «Генерал Эверт в конце июня предпринял давно ожидавшееся наступление и получил давно им ожидавшийся результат: кровавую неудачу. Не изменником был он (как его считал Брусилов), не желавшим наступать, но прозорливым полководцем, видевшим, что наши тяжелоартиллерийские средства совершенно недостаточны для прорыва тяжелопозиционной системы противника, которую немцы (не в пример австрийцам) создавали с немецкой старательностью и разумением. Кроме больших потерь, результатом Эвертова наступления было то, что Ставка сочла возможным отказаться от выполнения французского диктата и основательно усилить Брусилова за счет Эверта и Куропаткина»{259}. Представляется, если генерал Эверт давно ожидал «кровавую неудачу», то почему же он не отказался от права главного удара? А еще лучше — от своего поста? Почему же Западный фронт продолжал требовать резервов Ставки и технических средств ведения боя, если «кровавая неудача» ожидалась штабом фронта как неизбежность? Почему все это не было передано на Юго-Западный фронт, не отказывавшийся наступать? А что касается «усиления Брусилова», то перегруппировка всех резервов южнее Полесья окончательно добила и без того слабый и разрушавшийся русский транспорт. Последней каплей станет вступление в войну Румынии.

25 июня главкозап, уже после провала наступления, вновь сообщил Алексееву о своей неготовности к новому прорыву. Теперь стало ясно, что ставка на генерала Эверта оказалась неверной — «подобный образец управления, продемонстрированный А.Е. Эвертом, можно охарактеризовать как “оперативный самотек”. Выделение минимальных сил для нанесения изначально спланированного сильного фронтового удара является явным свидетельством неспособности вести наступательные действия в условиях позиционной войны, желанием переложить ответственность на своих подчиненных»{260}. Нехватка воли побудила главкозапа переменить направление атаки, вынудив к этому и Ставку. Затем, не сумев ничего сделать, как того и следовало ожидать, и как того ожидал Эверт, он отказался от возобновления попыток наступления. Очевидно, Эверт полагал, что истинная сила полководца проявляется в том, чтобы отказаться отрешения потерявших смысл задач. Потому-то разочарование солдат и офицеров армий Западного фронта было велико. Об ожиданиях рядового состава войск летом 1916 г. говорят воспоминания в виде писем артиллериста-вольноопределяющегося 64-й артиллерийской бригады, дравшейся в районе Сморгони, советского писателя В.П. Катаева: «Дорогая Миньона, докладываю, что после боя 19 июня, о котором я подробно писал Вам, началась полоса боев. Ночи превратились в беспрерывный оглушающий грохот, блеск разрывов, пулеметную дробь, напряженную, сверх человеческих сил работу возле орудия и пр… [Командиры] ведут стрельбу всей бригадой, то есть всеми шестью батареями сразу, стрельба редкая, но ужасно методичная, упорная назойливая. Это, вероятно, последние приготовления перед прорывом немецкого фронта. Так называемая артиллерийская подготовка. Господи, только бы… Право, кажется, если бы нам удалось прорваться и отнять у немцев ближайшую цель нашего наступления — город Вильно, то не надо мне ничего: ни славы, ни здоровья, ни даже Ваших писем…»{261} Но на прорыв А.Е. Эверт, как известно, так и не решился. После передачи главного удара Юго-Западному фронту Западный фронт остался в полосе рядовых стычек и активно передавал войска соседу.

Получив отсрочку для подготовки нового наступления, Западный фронт получил задачу сковывания резервов противника на своем фронте. Приказ Ставки теперь говорил, что «цель ближайших действий армий Западного фронта поставить удержание находящихся перед ним сил противника, держа их под угрозой энергичной атаки или продолжения операции в барановичском направлении». Весь июль месяц прошел в не имевших определенной цели перегруппировках, так как генерал Эверт по-прежнему наступать не желал. Вместо организации наступления на Западном фронте «подтягивали» дисциплину. Так, 12 июля Эверт писал Рагозе, что значительная, но временная убыль солдат во время боя выпадает на исчезающих с началом атаки солдат из окопов, а затем постепенно возвращающихся. Причина — не только в «недостаточной воспитанности нижних чинов в чувстве долга и взаимной выручки», но и в «недостаточной налаженности военно-полицейской службы в ближайшем тылу боевых линий переда, во время и после боя». Главкозап требовал принять меры «вплоть до самого широкого применения военно-полевых судов с расстрелом виновных в дезертирстве на глазах нижних чинов их частей»{262}. С одной стороны, вроде как все правильно. С другой — следовало ли ожидать иного отношения к атакам со стороны солдат, видевших летний ералаш на Западном фронте с переменой направлений главного удара, атакой под Барановичами и проч.?