– И куда это нас приводит?

– Думаю, вся легенда Хармзуортов – выдумка чистой воды. Ни в одной летописи не говорится о том, что король вручил подобную драгоценность твоему предку. Это лишь семейная легенда.

– Значит, фамильной реликвии никогда и не существовало?

– Выходит, так. – Дженевив взглянула на Ричарда. – Мне очень жаль.

– А мне – ничуть. В погоне за фальшивкой я нашел истинную драгоценность. Мои поиски были вознаграждены.

Свеча нервно заморгала. Оставался огарок в дюйм высотой, а они ни на шаг не приблизились к решению проблемы. Ричард поднял кусочек воска и принялся исследовать стену. Дженевив помогала, тыкая ножом в расселины, ковыряя столетние наслоения пыли и песка. Они пытались расшатывать камни, но кладка была ровной и без изъянов, словно стену сложили совсем недавно.

Потеряв терпение, Ричард принялся в бешенстве толкать плечом один из камней, что был слегка утоплен в общей кладке, надеясь, что он поддастся.

– Ричард, ты не сдвинешь камень, – со вздохом сказала Дженевив. – Не трать силы, твоя рана может снова открыться.

Прижавшись спиной к стене, она устало перевела дух.

– Послушай, а что еще у тебя в карманах? Если нашелся нож и свечи, нет ли там сэндвича с вяленым мясом? – улыбнулся Ричард.

Она усмехнулась. Их положение ухудшалось с каждой минутой, а он продолжал шутить.

– Как раз сегодня я не готовилась быть замурованной заживо, – призналась она.

– Очень жаль. Было бы неплохо перекусить. А еще лучше, выпить пару глотков воды.

– Я вспоминаю наш пикник на реке! – подхватила Дженевив. – Столько всего вкусного пропало даром.

– И не говори, – простонал Ричард. Он вяло улыбнулся. – Взять хотя бы того цыпленка, сыр или…

– Или шампанское.

– С тобой я пьян без всякого вина.

Дженевив вспыхнула от смущения. Ее застенчивость так нравилась Ричарду.

– Вообще, я бы охотно обменяла дюжину бутылок шампанского на стакан воды.

Она была права. Жажда придет первой. Она уже пробирается к ним в склеп, скользя на мягких лапах, заставляя язык шершаво двигаться во рту. Где они – капли, стекающие по запотевшему стеклу прозрачного графина?

Ричард не мог позволить любимой умереть от жажды! Он не мог потерять ее теперь, когда его чувство оказалось взаимным. Всякий раз, когда Дженевив говорила о любви, внутри Ричарда словно наполнялось водами русло реки, пересохшей с самого детства.

– Давай все же подумаем, как спастись, – сказал он. – Есть идеи?

– С идеями как-то небогато, – призналась Дженевив.

Они уселись на ступенях, Дженевив склонила голову на плечо Ричарда.

– Если мы не выберемся, мир не узнает, что подвеска Хармзуортов – подделка. Лорд Невилл будет торжествовать, – проговорила она.

– Да, жаль, что некому будет добавить ему в мед ложку дегтя. – Ричард вскочил и заметался по полутемному помещению. – Мы просто обязаны спастись!

– Я уверена, мы выберемся отсюда, – заявила Дженевив пылко.

Ричарду так хотелось подкрепить ее веру в лучшее.

Он пнул гробницу ногой.

– Ты была бы в безопасности, не потребуйся мне эта чертова подвеска!

– Но тогда мы бы не встретились, – возразила Дженевив.

– Поначалу ты встретила Кристофера Эванса.

– Верно. – Она встала и подошла к Ричарду. – Я люблю тебя, но практически тебя не знаю. – Кончиками пальцев она дотронулась до его щеки.

– Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо в этом мире, – заявил Ричард.

Это было правдой. Даже Кэмерон, его лучший друг, не знал его таким, каким он стал благодаря появлению в его жизни Дженевив Барретт.

– Так ли это?

У Ричарда перехватило дыхание. Кто он? Незаконнорожденный сын барона. Непризнанный баронет. Человек сомнительного происхождения. Ублюдок. Он мог сколько угодно притворяться, будто ему плевать на свое происхождение, и только Кэмерон и Джозеф знали о его истинных чувствах. Мог ли он скрывать свою давнюю затаенную боль от любимой женщины?

И все же он колебался. Открыть ей свою душу целиком, без остатка – означало познакомить ее с истинным Ричардом Хармзуортом – богатым повесой, жестоким, холодным человеком, у которого, как говорили в свете, нет сердца. Он насмехался над миром, презирал его точно так же, как презирал и насмехался над ним весь мир. Стоило ли хрупкой и ранимой Дженевив знать такого Ричарда Хармзуорта?

Она вновь погладила его по щеке.

– Скажи, что тебя мучает. Доверься мне.

Его сердце сжалось мучительно больно. Вся его прежняя жизнь, с ее внутренними демонами и безупречным фасадом, могла лечь сейчас к ногам Дженевив. Каменные стены, которыми он всегда отгораживался от мира, с грохотом рушились от нежного прикосновения любимой руки.

Проклятие!

Со свистом втянув воздух, Ричард зажмурил глаза и приготовился к исповеди.

– Мне самому трудно поверить, что вся эта затея началась с того, что какой-то умник бросил моей матери и мне в лицо прилюдное оскорбление. Конечно, он был не первым, но его выпад вызвал у меня приступ холодного гнева, приведший к дуэли и смерти идиота. Чуть позже пришло решение найти фамильную реликвию. Подвеской всегда владел наследник титула, так уж сложилось. Я решил разыскать подвеску и носить на всех светских приемах, надеясь отмести дальнейшие оскорбления. Сейчас я понимаю, каким ребячеством это выглядит.

– Я помню эти истории из газет. Все завидовали огромному состоянию Хармзуортов, но каждый умник был рад пройтись на счет происхождения сына барона. – Дженевив покачала головой. – Это может любого свести с ума.

– Гордость – непозволительная роскошь для ублюдка, – заметил Ричард. – Вот только мне все никак не удавалось усвоить эту истину.

Дженевив смотрела озадаченно.

– Я не понимаю, в вашей семье откуда появились сведения о незаконнорожденном ребенке? Раз барон признал тебя наследником, можно было избежать скандала.

– Даже не самый блестящий ум способен сделать нехитрые подсчеты. Барон уехал в Россию за шестнадцать месяцев до моего рождения. Очевидно же, что это не было непорочным зачатием. Так что тетка Амелия была совершенно права, когда не стала передавать подвеску мне.

– А что говорит твоя мать?

Дженевив старалась говорить спокойно, но каким-то шестым чувством угадывала, как нелегко Ричарду даются признания. Боль, годами копившаяся внутри, выплескивалась мучительно.

Ричард пожал плечами, словно слова матери для него ничего не значили, хотя именно это и имело значение, да еще какое.

– Ничего существенного.