с которым они вглядывались в дорогу, рейнджеры поняли, что они обнаружили врага.

Внезапно разведчики бегом спустились с пригорка, делая нам знаки, чтобы мы скрылись в чаще.

Мы спрятались за деревьями, уведя с собой лошадей трапперов.

Рубби с Гарреем быстро нагнали нас.

— Что случилось? — спросили мы у запыхавшихся трапперов.

— Индеец возвращается по тропе войны.

— Сколько их? — осведомился один из рейнджеров.

— Разве я сказал — индейцы? — рассердился Рубби. — Говорят вам, что один краснокожий. К черту всех болтунов! Нечего тратить время на праздные разговоры. Где лассо, Билли? А вы, проклятые молокососы, опустите ружья: выстрелы привлекут внимание команчей. Накинь лассо, голубчик Билли, на индейца, тебе поможет капитан. Если же вам не удастся поймать его, то от меня индеец не ускользнет. Слышите, друзья? Ни одного выстрела! Если придется пустить в ход карабин, это сделаю я. Стреляйте только, если я промахнусь. Впрочем, мой карабин бьет без промаха. Ты готов, Билли? А вы, капитан? Отлично! Внимание! Глядите в оба! Ловите его, как зайца на болоте. Вот он скачет прямо в западню!

Все это было сказано залпом в одну минуту.

В это время за пригорком показалась голова индейца. Вот уже вырисовывалась фигура всадника на пятнистом мустанге.

Лошадь скакала галопом. Таков обычный аллюр индейских всадников.

Он был один. За пригорком расстилалась голая прерия, и, если бы кто-нибудь сопровождал команча, трапперы заметили бы его спутников.

Всадник приближался. Если б то был разведчик, он держался бы иначе. Быть может, гонец? Но к кому его послали? Позади не оставалось индейцев.

Наше недоумение разрешил канадец.

— Он возвращается за щитом.

— Щит? Какой щит?

— Как, вы не заметили? Огромный щит из бизоньей кожи, отделанный свежими окровавленными скальпами мексиканцев. Посмотришь на него и невольно вздрогнешь.

Леблан нашел щит в кустах на месте привала. Индеец позабыл его вместе с трофеями.

У нас не было времени на разговоры. Всадник уже находился у подошвы холма. Билли и я стояли по обе стороны тропы, держа в руках свернутый ремень. Гаррей в совершенстве владел лассо, да и я был достаточно ловок.

Рубби сторожил с карабином в руках. Рейнджеры зарядили ружья на случай, если нас троих постигнет неудача.

Нельзя было упустить индейца. Куда бы ни ушел — вперед, назад или в лес, — все было одинаково опасно. Мы должны взять его в плен или убить!

Что касается меня, я не желал ему зла и предпочел бы взять его в плен. Злобы против него я не испытывал и охотно предоставил бы его собственной участи, если б он не мог нам повредить.

Товарищи держались других взглядов. Убить команча для них было все равно, что волка, медведя или кугуара. Траппер запретил стрелять не из человеколюбия, а из боязни, что выстрелы будут услышаны.

Пока индеец приближался, я успел разглядеть его.

То был стройный юноша, должно быть, один из лучших воинов племени. Размалеванное лицо казалось страшной маской. Индеец был высок ростом, плечист, пропорционально сложен. Держался на лошади он прекрасно.

Вот он уже подъехал к засаде.

Стрелой вылетел я из-за деревьев. Взметнул лассо, накинул мертвую петлю и затянул узел немного пониже талии индейца.

Пришпорив лошадь, я поскакал в обратную сторону и по сопротивлению веревки убедился, что держу индейца. Обернувшись я увидел, что лассо Гаррея обвилось вокруг шеи мустанга.

Лошадь и всадник взяты в плен!

Глава LXXXII

МОЙ ПЛАН

Индеец упорно сопротивлялся. Инстинкт жизни у краснокожих силен, как у вольных зверей.

Бедняга соскользнул с коня, и ударом ножа перерубил опутавшие его ремни.

Еще секунда — и он исчезнет в зарослях. Но не успел индеец рвануться, как его схватили шесть дюжих рук. Яростно отбивавшегося, полузадушенного пленника повалили на землю, не обращая внимания на сверкавший у него в руке длинный испанский кинжал.

Спутникам моим не терпелось расправиться с индейцем. Некоторые уже обнажили сабли, чтобы зарубить его на месте и, несомненно, сделали бы это, если б не вмешался я.

Мне претило зверское убийство, и благодаря моему заступничеству индейца оставили в живых.

Но чтобы обезвредить команча, его так прикрутили к дереву, что самостоятельно выкрутиться он не мог.

Стенфильд — бродяга лесов — распоряжался этой операцией. Указанный им способ был надежен и прост.

Выбрали дерево толщиною в один обхват. Когда на этот ствол наложили руки пленника, пальцы его едва соприкоснулись.

Кисти рук индейцу стянули ремнями из сыромятной кожи, по нескольку раз пропустив каждый ремень сквозь пробуравленные в других ремнях дырочки; так же точно скрутили у щиколоток ноги пленника.

Чтоб помешать индейцу извиваться и корчиться и трением о древесную кору порвать постепенно привязь, концы ремней закрепили на колышках, вбитых вокруг дерева.

Эта печальная работа была в своем роде образцовой. Самый опытный вор, специалист по развязыванию чужого багажа, спасовал бы перед остроумной системой Стенфильда.

Индейца предполагалось оставить в этом положении и освободить на обратном пути, но было сомнительно, чтобы мы вернулись той же дорогой.

В ту минуту я не подумал о жестокости нашего поступка.

Мы сохранили индейцу жизнь. С точки зрения моих товарищей, это было необычайное великодушие, а я, озабоченный судьбой близких, не сокрушался о бедном команче.

Из осторожности мы привязали индейца подальше от места, где он был захвачен: ведь соплеменники могли его обнаружить и помешать нашим планам.

Индейца завели в дремучий лес, чтобы воины не услыхали его криков.

Впрочем, пленнику оставили лошадь. Это был конь Стенфильда, которому вздумалось обменяться лошадьми с краснокожим.

Рейнджер, недовольный своей кобылой,