впрочем, и я. — Помедлив, Диоген продолжил: — Насколько я понимаю, мой брат тоже не обсуждал с вами семейных вопросов.

Вместо ответа Констанс поднесла к губам бокал и сделала небольшой глоток.

— Я знаю о своей семье очень многое, Констанс. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы узнать ее секреты. — Он опять посмотрел на нее. — Не могу передать, как я счастлив, что могу поделиться ими с вами. Мне кажется, я могу говорить с вами… как больше ни с кем.

Констанс на мгновение встретилась с ним взглядом, но тут же перевела его на портрет.

— Вы имеете право это знать, — продолжал Диоген, — потому что вы, в конце концов, тоже член семьи — в некотором роде.

Констанс покачала головой:

— Нет, я всего лишь воспитанница.

— Для меня вы значите больше. Намного больше.

Они продолжали стоять перед портретом Августа. Чтобы прервать тишину, которая уже становилась неловкой, Диоген спросил:

— Как вам коктейль?

— Необычный. Первоначальная горечь, попадая на язык, превращается в нечто совершенно иное. Я никогда не пробовала ничего подобного.

Она робко посмотрела на Диогена, и тот улыбнулся:

— Продолжайте.

Констанс сделала еще один глоток.

— Я чувствую вкус лакрицы и аниса, эвкалипта и, пожалуй, фенхеля — и еще какую-то нотку, которую не могу определить. — Она опустила бокал. — Что это?

Диоген улыбнулся и отпил из своего бокала.

— Абсент. Сделанный вручную и очищенный. Самый лучший, который только можно найти. Мне доставляют его прямо из Парижа. С небольшим количеством сахара и воды — по классическому рецепту. А вкус, который вы не смогли определить, — полынь.

Констанс удивленно посмотрела на свой бокал:

— Абсент? Полынная водка? Я думала, ее ввоз запрещен.

— Зачем нам забивать себе голову такими пустяками? Это потрясающий напиток, расширяющий сознание: именно поэтому его предпочитали великие люди от Ван Гога до Моне и Хемингуэя.

Констанс сделала еще один осторожный глоток.

— Посмотрите на него, Констанс. Разве вам приходилось когда-либо видеть напиток такого чистого, прозрачного цвета? Поднесите его к свету. Это все равно что смотреть на луну сквозь изумруд чистейшей воды.

Несколько секунд она стояла неподвижно, словно искала ответ в зеленой глубине бокала, потом, уже более решительно, отпила еще немного абсента.

— Ну и что вы чувствуете?

— Тепло, легкость.

Они медленно продолжили свой путь по галерее.

— Мне кажется удивительным, — произнесла Констанс через некоторое время, — что Антуан, отделывая этот дом, в точности повторил внутреннее убранство семейного особняка в Новом Орлеане. До самой малейшей детали — включая эти портреты.

— Чтобы создать их копии, дядя нанял одного из самых знаменитых художников того времени. Тот работал пять лет, воспроизводя лица по памяти, а также пользуясь несколькими выцветшими гравюрами и рисунками.

— А остальные предметы?

— В точности соответствуют оригиналу, за исключением книг в библиотеке. Однако то, как он использовал подвальные помещения, может показаться… странным, если не сказать больше. Фундамент особняка в Новом Орлеане располагался значительно ниже уровня моря, поэтому подвал пришлось выложить свинцовыми листами, но здесь в этом не было никакой необходимости. — Диоген поднес к губам бокал. — После того как этот особняк унаследовал мой брат, в нем многое изменилось. Это уже не то место, которое дядя Антуан называл своим домом. Но вам и самой это хорошо известно.

Констанс ничего не ответила. Они дошли до конца галереи, где стояла длинная, обитая бархатом кушетка. Рядом на полу лежала элегантная сумка от Джона Чэпмена, в которой Диоген принес бутылку абсента. В следующую секунду он опустился на кушетку и жестом предложил Констанс последовать его примеру.

Девушка села рядом и поставила бокал с абсентом на поднос.

— А что это за музыка? — спросила она, кивнув в сторону невидимых колонок, из которых все еще продолжали литься приглушенные аккорды.

— Ах да! Это Элкан, ныне забытый гениальный композитор девятнадцатого столетия. Вы никогда не услышите более роскошной, интеллектуальной и технически сложной музыки. Впервые услышав его произведения, люди подумали, что они созданы под влиянием самого дьявола. Впоследствии они звучали не так уж часто: мало кто из музыкантов обладал техникой, необходимой для их исполнения. Даже сегодня музыка Элкана оказывает на людей необъяснимое воздействие: одним кажется, что они чувствуют запах дыма, другие начинают дрожать и испытывают слабость. То, что вы слышите сейчас, — большая соната «Les Quatre Вges» в исполнении Хамелина. Я не слышал более техничной и виртуозной игры. — Он помолчал, внимательно слушая. — Взять, например, этот отрывок: если сосчитать все клавиши, которые нужно нажать одновременно, окажется, что их больше, чем пальцев у пианиста! Уверен, Констанс, вы способны оценить эту игру, как никто другой.

— Антуан никогда не был большим любителем музыки. Я научилась играть на скрипке исключительно по собственной инициативе.

— Следовательно, вы понимаете, какое огромное значение имеет музыка для ума и чувств человека. Только послушайте! Слава Богу, величайший философ от музыки был романтиком, декадентом — не то что этот самодовольный Моцарт с его незрелым фальшивым ритмом и предсказуемыми созвучиями.

Констанс молча слушала.

— Похоже, вы основательно подготовились к нашей сегодняшней встрече, — наконец заметила она.

Диоген рассмеялся:

— А почему бы и нет? Для меня не существует более приятного занятия, чем доставлять вам удовольствие.

— Пожалуй, вы один такой, — очень тихо произнесла она после долгой паузы.

Улыбка исчезла с лица Диогена.

— Зачем вы так говорите?

— Затем, что вы знаете, кто я.

— Вы красивая и умная молодая женщина.

— Я урод.

Очень быстро — и очень нежно — Диоген взял ее руки в свои.

— Нет, Констанс, — сказал он тихо, но твердо, — вовсе нет. Во всяком случае, не для меня.

Она отвела взгляд.

— Вы знаете мою историю.

— Да.

— Тогда кому же, как не вам, меня понять. Зная, как я жила — как именно я жила в этом доме все эти годы… вы не находите это странным? Отвратительным? — Она вдруг вновь посмотрела на него, и глаза ее пылали странным огнем. — Я старуха, заключенная в тело молодой девушки. Кому я нужна?

Диоген придвинулся ближе.

— Вы приобрели бесценный опыт, не заплатив за это ужасную цену — годы. Вы молоды и полны сил. Возможно, это кажется вам тяжелым бременем, но вы не должны так думать. Вы можете освободиться от него в любой момент. Вы можете начать жить, когда только захотите. Хотя бы сейчас.

Она опять отвернулась.

— Констанс, посмотрите на меня. Никто не понимает вас — только я. Вы жемчужина, не имеющая цены. Вы обладаете красотой и свежестью, которую только может иметь женщина в двадцать один год, и в то же время умом, отточенным целой жизнью — нет, несколькими жизнями интеллектуального