– А ты?..

– Что я?

– Как живешь ты?

Аня задумалась ненадолго, а потом сказала:

– Когда я была беременна Лилей, то ходила на курсы по подготовке к родам. У нас там было одно упражнение, очень простое на первый взгляд: несколько минут сидеть с поднятыми вверх руками. Можно было передвигаться и менять положение тела, но опускать руки было нельзя. Еще при этом нужно было сжимать кулаки… Помню, как я нашла удобную позу, подняла руки и замерла. Помню, как это было трудно, как быстро начало неметь и затекать тело, какими тяжелыми казались руки… Так вот, последние месяцы я живу как будто с поднятыми вверх руками, сжатыми в кулаки.

Она посмотрела на Яна серьезно и тяжело.

– Особенно когда смотрю на тарелочку с надписью «Мармарис», которая светится, как солнце, на всю кухню.

– Мне не стоило тогда приезжать?..

– Почему же… Стоило… Только мой приезд – в том числе наглядное пособие, что поступки имеют последствия.

– Да. Я понимаю. – Он взглянул на нее с тревогой. – На сколько ты приехала?

– До завтрашнего утра.

Она присела на кровати и спросила:

– Ты можешь остаться со мной?..

Он погладил ее по руке.

– Я сейчас могу немного с тобой погулять, а потом должен вернуться домой.

– Тогда пойдем. Пойдем гулять.

Она встала. Ян прошел мимо нее, чтобы забрать вещи, брошенные в ванной, но по дороге обернулся и стал на нее смотреть, продолжая при этом идти. Он споткнулся о брошенные туфли, Аня же застыла, натягивая юбку, и тоже смотрела, и взгляд этот тянулся и тянулся, как толстая проволочная нить. Казалось, продлись этот взгляд еще немного – и нить сплетется в сетку рабицу с острыми торчащими концами и выколет им глаза.

Выйдя из дома, они просто пошли вперед, и через несколько кварталов открылся знакомый вид. Аня узнала мост, возле которого она сорвала в июле веточку можжевельника, и спросила, как он называется.

– Никак, – сказал Ян. – Это просто мост. А вон там – кафе, в котором мы танцевали… Паменташ?[128]

– Люби тех, с кем ты живешь, – сказала Аня вместо ответа.

– Так, – тихо отозвался Ян. – Иначе все только фарс и не имеет смысла.

– 15–

– Ида, булочка, вставай! Ты с чем булочка – с изюмом?

– Нет.

Сонная Ида сердито брыкнула ногой.

– С маком?

– Нет!

– С корицей?

– Нет. Клубничка.

Аня потянула ее за ногу. Нога тут же втянулась под одеяло.

– Булочка с клубничкой? Вот это здорово.

– Нет, я вообще не булочка. Я клубничка.

– Ага, а если ты клубничка, то тебя надо помыть, оторвать хвостик, потом засыпать сахаром и сварить варенье… Пенку снять… Но сначала оторвать хвостик. Где у тебя хвостик? Вот тут, наверное.

– Это ручки. Мама, у клубнички нет ручек.

– А ножки у клубнички есть?

– Нету.

– И правда, нету. А что у клубнички есть?

– У нее… То есть у меня… Есть – слезы.

Аня встала и пошла готовить завтрак. Изучая содержимое холодильника, краем глаза она заметила, что в кухне что-то изменилось. Она посмотрела на стену и сначала просто не поверила глазам: тарелочки, висевшие на стене, были выстроены в ряд. «Мармарис» был в самом центре, между «Северском» и «Анапой».

– Это еще что за парад планет?

Ида, почему-то сразу прибежавшая в кухню, весело рассмеялась:

– Мы хотели сделать тебе сюрприз! Это я бабушку попросила, и мы прямо вместе это сделали! Правда, красиво получилось?

У Ани потемнело в глазах.

В образовавшейся темноте кухня стала расплавленной, зыбкой, но при этом невыносимо резкой – словно кто-то подбросил грязную пепельницу, устроив нелепый фейерверк. Аня смотрела в эту темноту – и видела отдельно каждую черную крупицу, каждую пылинку, и пылинки падали, покрывая пол и стены густым слоем, похожим на свалявшуюся шерсть. Что-то большое, страшное подошло к Ане вплотную и сказало: «Помнишь меня?»

Словно живое.

Что-то, похожее на несуществующее животное, содержащее в себе всех существ разом. Бычья черноноздревая голова с собачьими клыками, неестественно огромными кошачьими лапами и свиной щетинистой холкой, крысиным хвостом и голосом – голосом, который, казалось, имеет цвет. И кричит так, что закладывает уши.

Аня привалилась к стене и задела тарелку.

– Ай, мама, ты ее разбила!

– Нет, дорогая, все в порядке, – сказала бабушка, поднимая «Мармарис». – Только трещинка небольшая, мама заклеит.

* * *

Потолок был почти готов: оставалось сделать несколько фрагментов. Аня включила подсветку, приклеила к столу шаблон и застыла, глядя на черно-белые яблоки.

– Что будет теперь? – говорила она себе. – Неужели я никогда больше не увижу Тишину?

В ее доме всегда было шумно – и часто хотелось заткнуть себе уши, чтобы хоть какое-то время, пусть непродолжительное, не слышать ничего. Но нет – просто заткнуть уши недостаточно: Ане казалось, что шум проникает в нее даже через глаза – когда она смотрела на рисунки Иды и разбросанные игрушки, яркие витражи в мастерской, оценки Лили в электронном журнале, новости в интернете, просто видела каких-то людей, – во всем содержался непрерывный шум, и любая краска рождала звук. Более того: шум Аня осязала пальцами. Каждое касанье порождало отклик, звон и шорох. Она слышала собственные шаги по мастерской и ощущала сильную, жгучую усталость от источника звука – себя самой.

Вырезая ножом витражное яблоко, Аня вспомнила одну историю, прочитанную ею когда-то в интернете. Она была о женщине, многодетной маме, точнее – о ее способе уединения. Женщина была мусульманкой, и молилась она под таким огромным платком – не платком даже, а просто куском ткани вроде покрывала. Наверное, он как-то специально называется, Аня этого не помнила. Суть в том, что эта женщина, когда особенно сильно уставала от детей, просто накрывалась этим покрывалом с головой. Это было для всех сигналом: мама молится. Ей нельзя мешать. И дети старались не трогать ее в такие минуты и вести себя потише. На самом деле молилась женщина нечасто. Она просто уходила в это покрывало, как Аня уходила в каганат, как с той же целью уходил в него Ян, – она искала Тишины. Хотя Аня была уверена: такое уединение, по сути, являлось настоящей молитвой, хоть и безмолвной. Но сердце, оказавшееся в покое, всегда возносит небесам хвалу.

Когда Аня была в Тишине – с Яном – она ощущала покой.

Она боялась, что ей больше не за что будет возносить хвалу.

Отложив готовый квадрат потолка, Аня взяла следующий. Сама того не замечая, она начала петь. Пение, как и музыка вообще, было для нее парадоксальным исключением из правил. Ее