Это постижение приходит к тем, кто понимает тожество красоты, а форма Божества радует тех, кто ее постигает.

Вишванатха[447]

Ниже приводится последнее произведение дзенской монахини, которая в юности была известной красавицей и признанной поэтессой.

Шестьдесят шесть раз видели эти глаза перемены Осени.

Я много сказала о лунном свете.

Больше не проси.

Просто прислушайся к голосу сосен и кедров в безветренный день.

Ренэн[448]

Тишина под деревьями в безветренный день напоминает о creux néant musicien[449] Малларме. Музыка, которую поэтесса слышала, существовала только в ее эстетическом воображении, но именно к чистой Таковости обращалось отрекшееся от себя созерцание. «Остановитесь и познайте, что Я – Бог»[450].

Одно есть все;

Все есть одно.

Если тебе доступно это,

К чему грустить, что нет итога?

Сознанье с верой – их не два;

Недвойственность – в сознанье вера.

Путь слов всецело перекрыт;

Нет прошлого и настоящего с грядущим[451].

Хуэй-нэн

Прочь же от измышлений и плодов умозрения, будь оные за или против христианства! Сие лишь своевольный дух разума, не ведающий о Боге и не приемлющий ни собственной натуры, ни собственного положения. Смерть и жизнь – вот что имеет значение: жизнь есть Господь, живущий и трудящийся в душе; смерть есть душа, живущая и трудящаяся в соответствии с чувством и разумом звериных плоти и крови. Эти жизнь и смерть произрастают сами по себе, внутри нас, каждая из своего зерна, вовсе не по воле суетливого разума с его разговорами и указаниями, а по воле нашего сердца, кое обращается то к жизни, то к смерти.

Уильям Лоу

Сомкни уста, хоть [тебе] и в помощь красноречие,

[Ничего] не говори, и Аллах лучше знает, что правильно[452].

Джалаладдин Руми

Или же мать крикнет грудному младенцу: «Приди, я твоя мать, поторопись, дитятко!»

А ребенок ответит: «О мать, приведи доказательство, чтобы я успокоился твоим молоком»[453].

Джалаладдин Руми

Подражать мудрым? Это значит упражняться в никчемных искусствах. Любить знание? Это значит привлекать к себе недоброжелателей. Когда все живое в мире принимает свою природу и судьбу, не имеет значения, существует или не существует в нем восемь названных здесь вещей. Когда же нет возможности принять свою природу и судьбу, тогда эти восемь ложных добродетелей опутывают людские сердца и ввергают мир в смуту, так что люди начинают чтить их и не хотят с ними расставаться. О, как обманут мир! Кто скажет, что люди одолели эти соблазны и избавились от них?[454]

Чжуан-цзы

Избавление от дилеммы Чжуан-цзы заключается лишь в пути, на котором обретаются любовь, покой и радость. Только те, кто обладает, пусть даже в малой степени, плодами Духа, могут убедить других, что духовная жизнь стоит попытки жить по этим правилам. Споры и предъявление доказательств почти бесполезны; во многих случаях они даже приносят несомненный вред. Разумеется, с этим положением трудно согласиться умным людям, способным к силлогизмам и саркастическим умозаключениям. Мильтон[455], несомненно, искренне верил, что трудится во имя истины, праведности и во славу Господню, разражаясь потоками ученой брани в адрес врагов своего любимого диктатора и своей любимой формы инакомыслия. На деле же он и другие спорщики шестнадцатого и семнадцатого веков наносили изрядный урон той истинной религии, за которую сражались – по разные стороны, но с равными знанием и изобретательностью, с равной несдержанностью в словах. Дальнейшие споры растянулись, изредка прерываясь на краткие промежутки благоразумия, на добрые две сотни лет: паписты спорили с антипапистами, протестанты – с другими протестантами, иезуиты – с квиетистами и янсенистами[456]. Когда страсти наконец улеглись, христианство (которое, как и любая другая религия, живет, лишь являя своим приверженцам плоды Духа) практически умерло; истинной религией большинства образованных европейцев сделалось националистическое идолопоклонничество. В восемнадцатом столетии этот переход к идолопоклонничеству казался (после жестокостей, сотворенных во имя христианства Валленштейном и Тилли[457]) переменой к лучшему. Произошло так потому, что правящие классы пришли к выводу: мол, ужасы религиозных войн не должны больше повториться, а политика силы должна приобрести некоторое благородство. Определенные признаки благородства можно было заметить в ходе наполеоновских войн и Крымской войны. Но Молох национализма упорно пожирал идеалы восемнадцатого века. В ходе Первой и Второй мировых войн мы стали свидетелями полного отсутствия былых сдерживающих факторов и самоограничений. Последствия политического идолопоклонничества проявились в полной мере, а сдерживающее влияние гуманистической чести, этикета и высшей религии полностью исчезло. Историческое христианство в результате междуусобной борьбы за формулировки, формы организации, деньги и власть завершило свое самоуничтожение, на которое столь трагически обрекло само себя из-за приверженности бренному.

Не заморочишь умеющего различать, особенно такого,

Чьи сила различения и разум говорят ему о сокрытом[458].

Джалаладдин Руми

Разум как наместник – когда приходит султан,

Беспомощный наместник забивается в угол.

Разум – тень Истинного, а Истинный – солнце[459].

Джалаладдин Руми

Нерациональные создания не оглядываются на прошлое и не смотрят в будущее, они живут в вечности постоянного настоящего; благодатью и вдохновением животных являются инстинкты; животные никогда не испытывают искушения нарушить свою дхарму, или высший закон. Благодаря разуму и его инструменту – языку – человек (в своем обычном состоянии) живет с ностальгией по прошлому, со страхом перед настоящим и с надеждой на будущее; у него нет инстинктов, которые подсказывали бы, что следует делать; он должен в большей степени полагаться на ум, а не на вдохновение, ниспосланное божественной Природой Вещей; он пребывает в состоянии хронической гражданской войны между страстями и благоразумием и, на высшем уровне сознания и этической чувствительности, между самовлюбленностью и пробуждающейся духовностью. Но это «утомительное человеческое состояние» есть обязательная предпосылка просветления и освобождения. Человек должен жить во времени, дабы получить возможность проникнуть в вечность, уже не на животном, а на духовном уровне; он должен осознавать себя как отдельное «Я», дабы получить возможность возвыситься над личностью и самостью; должен по-настоящему сражаться со своим низшим «Я», чтобы стать тождественным тому высшему «Я» внутри него, которое родственно божественному He-Я; наконец он должен использовать свой разум для того, чтобы выйти за его пределы