наличии хотя бы малейшего соответствия между человеческими символами и божественным Фактом ряд теологических постулатов будет истинным – настолько, насколько это вообще возможно. Сам богослов, Экхарт наверняка согласился бы с этой мыслью. Однако, будучи одновременно богословом и мистиком, он хорошо понимал следующее: слова отнюдь не равнозначны объектам и знание слов, которыми описывается какой-либо факт, не тождественно непосредственному восприятию самого факта (современные семантики старательно и безуспешно стараются разъяснить это обстоятельство нынешним умам). Собственно, Экхарт хочет сказать вот что: что бы ни говорилось о Боге, эти слова никогда не станут «истиной» в первых двух значениях многозначного слова, которым столь часто злоупотребляют. Святой Фома Аквинский по-иному выразил ту же мысль, когда, после углубленного созерцания, отказался от богословских изысканий и заявил, что все написанное им до сих пор было всего-навсего ничтожной толикой в сравнении с непосредственным знанием, которое ему открылось. За двести лет до Фомы, в Багдаде, великий магометанский богослов аль-Газали тоже перестал судить о Боге и обратился к созерцанию и непосредственному восприятию Истины-Факта, отверг сугубо интеллектуальную философию ради нравственного и духовного учения суфиев.

Мораль вышесказанного очевидна. Всякий раз, когда мы слышим или читаем об «истине», нужно задавать себе вопрос, в каком из трех перечисленных значений применяется это слово сейчас. Благодаря такой простой предосторожности (а ее соблюдение есть подлинное проявление интеллектуальной честности) мы оградим себя от излишнего беспокойства и совершенно пустого смятения ума.

Желая поддразнить слепого, Будда игриво позволил словам слететь со своих золотых уст; небо и земля с тех пор густо поросли шиповником.

Дайто Кокуси[420]

Не нужно к истине стремиться;

Воззренья лишь свои оставь.

Не следуй раздвоенья взглядам;

Старайся им не поддаваться.

Когда есть истина и ложь,

Сознание рассеянно и слабо.

Из одного проистекают оба,

Но даже за одно нельзя держаться.

Хуэй-нэн[421]

Никогда истина не изрекалась Буддой, ибо ведал он, что каждому надлежит открыть ее внутри самого себя.

«Сутраламкара»[422]

Знающий человек не имеет много знаний.

Многознающий не знает.

Лао-цзы

– Будда Татагата! – воскликнул Сунь У-кун громким голосом, когда они предстали перед престолом. – Нам пришлось перенести десятки тысяч страданий от злых дьяволов-мар, которые жалили нас своими ядовитыми жалами, прежде чем мы прибыли из восточных земель в твою обитель, чтобы ныне поклониться тебе. Ты удостоил нас своим вниманием и приказал выдать нам священные книги, чтобы мы распространили их в восточных землях, но твои ученики Ано и Цзяшэ ослушались тебя, потребовали от нас дары и, не получив ничего, пошли на преступление: они нарочно выдали нам книги с белыми листами без письменных знаков, которые нам не нужны…

Будда в ответ только рассмеялся.

– Не надо шуметь! – мягко сказал он. – О том, что они просили у вас подарки, я знаю… Впрочем, священные книги с белыми листами, без письменных знаков, как раз и есть самые что ни на есть настоящие и верные книги! Но так как в ваших восточных землях живые существа глупы и суеверны, они ничего не поймут в них. Вы сможете распространять книги только с письменными знаками[423].

У Чэн-энь[424]

Философы в самом деле умны, но жаждут мудрости;

Прочие же либо невежественны, либо незрелы!

В сжатом кулаке мнится им что-то, кроме воздуха,

В указующем персте видят они то, на что указывается.

На перст взирают так, словно это луна, и все усилия пропадают даром.

Йока Даиси[425]

Нет… никакого Учения, которое бы Истинносущий воистину постиг как наивысшее Просветление.

«Алмазная сутра»[426]

Что главное в учении буддизма? Ты не поймешь, пока не овладеешь им.

Шито Сицянь[427]

Именно природа извечной, духовной Реальности составляет предмет Вечной Философии; но язык ее описания возник как следствие стремления описать явления, существующие во времени. Вот почему во всех формулировках присутствует доля парадоксальности. Природу Истины-Факта нельзя выразить посредством словесных символов, которые не вполне ей соответствуют. В лучшем случае о ней можно говорить намеками – в терминах non sequitur[428] и противоречий.

К этим неизбежным парадоксам некоторые духовные авторы намеренно и целенаправленно добавляли языковые аномалии – крепкие выражения, преувеличения, иронию или юмор, призванные шокировать читателя, вывести его из самодовольного спокойствия, этого первородного греха интеллекта. Такому второму типу парадоксов особенно привержены наставники даосизма и дзен-буддизма. Последние охотно прибегали к паралогическим и даже бессмысленным утверждениям для того, чтобы «силой захватить царство небесное». Желающих обрести совершенную жизнь поощряли к занятиям умозрительной медитацией над какими-нибудь полностью нелогичными фразами. В результате происходило reductio ad absurdum[429] всей сосредоточенной на личности и на мире системы умозрения, наблюдался внезапный прорыв из «рассудка» (цитируя философов-схоластов) в интуитивный интеллект, способный на подлинное проникновение в божественную Основу сущего. Нам подобный метод обучения кажется странным до эксцентричности, однако факт остается фактом – благодаря ему многие люди обрели окончательную метанойю[430], трансформацию сознания и характера.

Использование учителями дзен почти комических ситуаций для привлечения внимания к философским истинам, которые они считали наиболее важными, наглядно отражено в первом из процитированных выше отрывков. Нельзя всерьез верить, будто аватара проповедовала для того, чтобы разыграть человечество. Между тем автору высказывания удается вырвать нас из привычного спокойного восприятия доморощенной словесной вселенной, в котором мы проводим большую часть нашей жизни. Слова – не факты, во всяком случае, уж точно не первичный Факт. Если воспринимать их слишком серьезно, мы заблудимся в густых зарослях шиповника. С другой стороны, не уделяя им достаточного внимания, мы так и не узнаем, что существует путь, с которого можно сбиться, и цель, которой нужно достичь. Не проповедуй Благословенный, никто и никогда не обрел бы освобождения. Но в силу того, что человеческий разум и язык таковы, какие они есть, это необходимое и незаменимое проповедование сопряжено с многочисленными опасностями. Истории всех религий присуща важная общая черта; некоторые из сторонников этих учений просветляются и освобождаются, ибо решили реагировать соответствующим образом на слова, слетевшие с уст основателей этих религий; другие достигают частичного освобождения, реагируя лишь отчасти; третьи же вредят себе и своим собратьям, реагируя совершенно нелепо – они либо целиком игнорируют эти слова, либо, что бывает чаще, воспринимают их слишком серьезно и относятся к ним так, будто