а тех, кто поднялся выше, отбрасывать как ненужное восприятие любой формы реальности, зримо и наглядно несовместимой с описанными в книгах признаками Божественного. Так мистики творят теологию, а теология творит мистиков.

Тот, кто соглашается с неверной догмой или сосредоточивает все свое внимание на одной истинной догме цельной системы, пренебрегая остальными (так, многие христиане сосредоточиваются исключительно на человеческом Втором лике Святой Троицы, забывая об Отце и Святом Духе), подвергает себя опасности ограничить собственное непосредственное восприятие Реальности. В религии, как и в естествознании, опыт порождается только опытом. Бессмысленно составлять мнение заранее, пытаться втиснуть его в теоретическую форму, которая либо не соответствует вообще никаким фактам, либо соответствует лишь некоторым из них. «Не нужно к истине стремиться; воззренья лишь свои оставь»[441], – говорит наставник дзен. Единственный способ ликвидировать последствия веры в ложное или несовершенное богословие (а также единственный известный способ перейти от веры даже в истиннейшую теологию к познанию первичного Факта) – это бескорыстие, смирение, готовность воспринимать сведения о Вечном. Мнения мы создаем сами, а потому можем их понять, формулировать и спорить о них. Но, как писал святой Хуан де ла Крус, «совершенства единения с Богом» недоступны человеческому познанию, а потому заставляют идти к себе «в человеческом незнании и Божественном неведении». Знание, объединяющее с Богом, открывается лишь тем, кто «оставил воззренья» – причем даже те, которые справедливы настолько, насколько вообще могут быть справедливы выражаемые в словах абстракции.

Восстань же, благородная душа! Выйди вон из себя и иди так далеко, чтобы не возвратиться уже совсем, и войди в Бога так далеко, дабы никогда из Него не выйти; только там пребывай, чтобы никогда вновь не быть тебе в положении, в котором ты имела бы дело с тварями[442].

Майстер Экхарт

Будь смысл отличен от слов, его нельзя было бы выразить словами. Но смысл высвечивается словами, как вещи – [пламенем] светильника. Слова подобны [источнику света в руках] человека, несущего светильник в поисках того, о чем он сможет сказать.

«Ланкаватара-сутра»

Слово «рассудок» у Экхарта употребляется в схоластическом значении непосредственного познания. Фома Аквинский говорит: «Рассудок и разум – не две силы, ибо они отличаются друг от друга, как совершенство отличается от несовершенства… Рассудок подразумевает глубокое проникновение в истину; разум же знаменует собой пытливость и рассуждения». Рациональный и эмоциональный путь «слов и света», с которого затем сходят, позволяет человеку выбрать интеллектуальную или интуитивную дорогу «осознавания». Но все же, несмотря на предостережения тех, кто тропой бескорыстия перешел от буквы к духу и от теории к непосредственному опыту, организованные христианские церкви упорствуют в губительной привычке путать средства и цели. Выраженные в словах более или менее внятные теологические рационализации опыта воспринимаются слишком серьезно и пользуются таким почтением, которое положено только Факту, ими описываемому. Церковники воображают, будто душа спасается согласием с тем, что в данной местности считается правильной формулой, а губится несоответствием этой формуле. Слово filioque («и от Сына») вряд ли стало единственной причиной раздора между Восточной и Западной церквями[443], однако оно, несомненно, послужило casus belli[444].

Чрезмерное внимание к словам и словесным формулам может рассматриваться как особая форма превознесения того, что существует во времени (а это губительное превознесение характерно для исторического христианства). Знать Истину как Факт и познавать ее в единстве, «в духе и в истине как непосредственном восприятии» – вот подлинное освобождение, «наша вечная жизнь». Знать облеченные в словесную форму истины, которые символически соответствуют Истине-как-Факту постольку, поскольку она может быть познана в истине как непосредственном восприятии или в истине как историческом откровении, – это не освобождение, а просто-напросто изучение обособленного направления философии. Даже самый заурядный опыт постижения вещи или события, существующих во времени, не может быть полностью или точно передан словами. Невозможно описать ощущение, возникающие в нас, когда мы смотрим на небо или страдаем от невралгии; в лучшем случае мы скажем, что небо «голубое» или что нам «больно», уповая на то, что люди, нас слушающие, испытывали аналогичные ощущения и по-своему понимают, о чем идет речь. Однако Бог – не вещь и не событие, существующее во времени; закованные в кандалы времени слова, бессильные даже в передаче истины о бренном, еще более непригодны для выражения изначальной природы и опыта, объединяющего нас с тем, что принадлежит иному, несопоставимому с нашим порядку. Полагать, будто люди могут спастись посредством изучения и принятия формул, – все равно что думать, будто человек может попасть в Тимбукту, тщательно изучая карты Африки. Карты суть символы, но даже лучшие из них неточны и несовершенны. Правда, для того, кто действительно хочет достичь цели своего путешествия, карта незаменима, поскольку она указывает направление, в котором следует двигаться, и дорогу, по которой следует идти.

Поздняя буддистская философия считает слова одним из основных определяющих факторов творческой эволюции человеческих существ. Эта философия признает пять категорий бытия – Имя, Видимость, Различение, Истинное Знание, Таковость. Первые три связаны со злом, два последних – с добром. Видимости различаются чувствами, уточняются по именам и овеществляются, так что слова принимаются за вещи, а символы используются как мера реальности. По этому учению, слова суть главный источник чувства отделенности и кощунственной мысли о самодостаточности индивидуума: все это чревато проявлениям алчности, зависти, жажды власти, гнева и жестокости. А эти пагубные страсти, в свою очередь, порождают необходимость в бесконечно продлеваемом и постоянно обособленном существовании в тех же самых, самовоспроизводящихся условиях безрассудных желаний. Спастись возможно только посредством творческого акта воли, который опирается на милость Будды и который ведет через бескорыстие к истинному Знанию, состоящему, помимо всего прочего, в верной оценке Имен, Видимостей и Различений. В Истинном Знании и с его помощью человек расстается с безумной иллюзией таких понятий, как «Я» и «мое», подавляет соблазн отречься от мира в состоянии преждевременного и однобокого восторга (или, наоборот, утвердиться в мире, живя жизнью обычного чувственного существа) и наконец обретает преобразующее осознание единства сансары и нирваны, понимание, объединяющее его с чистой Таковостью – исходной Основой, которую возможно лишь наметить словесными символами, но невозможно описать.

В связи с махаянистским учением о важной и даже творческой роли слов в эволюции «невозрожденных» натур можно привести доводы Юма против реальности причинности. Эти доводы начинаются с утверждения, что все события происходят обособленно друг от друга, и с безупречной логикой приводят к выводу о полной бессмысленности организованного мышления или целенаправленного действия. Как указал профессор Стаут[445], ошибка Юма заключалась в исходном посыле. Если задаться вопросом о том, что побудило Юма сделать странное, почти нереалистичное предположение об обособленности