Ван Эрлик резко встал, отталкивая от себя тарелку. Чеслав поднялся за ним.

– Знаешь, в чем мое преимущество, Нин? – спросил он. – В том, что я изгой. И если я плюну ему в лицо, – и Эйрик показал на принца Севира, – то меня просто убьют. А тебя – тебя выпотрошат, как освежеванного зайца, и в твою шкуру влезет чужой.

Принц Севир дотронулся до рукава, и в дверях появились два затянутых в бронеткань охранника.

– Наши гости устали, – сказал принц, – проводите их.

Когда лепестки дверей сошлись за сопровождающими, Нин Ашари повернул голову к Севиру и тихо спросил:

– Он что, не знает?

– Нет.

Ашари помолчал.

* * *

Из команды фрегата только пятеро остались в живых. Они получили не меньше двух тысяч бэр, но один из участников проекта, по имени Первез, – молодой черноволосый парень с блестящими глазами и длинными руками, искусными, как манипуляторы крийна, – заверил Эйрика, что его люди выживут. Насчет черного барра он был не так уверен. Он никогда не работал с баррами.

Первез был из тех двоих, что ели за обедом.

Напоследок он заставил ван Эрлика самого лечь на койку и одобрительно покачал головой, глядя на графики.

Когда Эйрик ушел, в медотсек зашел принц Севир и долго изучал данные, но Эйрик уже этого не видел.

Эйрик ван Эрлик вернулся в отведенные ему апартаменты и вышел на террасу, отороченную теплым бескрайним морем.

Выложенные ракушками ступени спускались прямо в бирюзовые волны. Последний раз Эйрик плавал в море пятнадцать лет назад, и это море было очень похоже на то.

Вокруг не было ни души. Метрах в двух над Эйриком парил черный видеошарик, как будто почетный гость мог куда-то деться с планеты.

Эйрик разделся, нырнул и поплыл.

Морские звезды лежали на далеком дне, стайки рыб разбегались из-под красных кораллов, и, когда ван Эрлик переворачивался на спину, он видел высоко над собой растопленное на волнах солнце.

А когда он поворачивался спиной к солнцу и закрывал глаза, то море становилось похоже на космос, и он вновь плыл по нему в созданном чужаками корабле. Корабле, который превосходил корабли людей примерно так же, как линейные корабли эпохи императора Теофана превосходили линейные корабли эпохи адмирала Нельсона.

Эйрик плавал часа полтора, а потом наконец повернул назад. За прозрачным столиком в плетеной качалке сидел Чеслав Трастамара и играл со столиком в трехмерные шахматы. Столик выигрывал.

Эйрик вышел из воды; тело его казалось бронзовым от радиационного загара, капли воды блестели на лысой голове. Медицинские датчики слетелись к нему голодными комарами.

Естественная зелень, разросшаяся под прозрачной пленкой силового поля, мешалась с цветами и ветвями, вырастающими прямо из стен. Над полем зеленые склоны переходили в облитые снегом горы, и далеко над горами сверкало солнце. Эйрик бывал в гостиницах, где в пользование постояльцу предоставлялся личный бассейн. Но личного моря в пользовании у него еще не было.

– Ты вернулся в свой рай, Эйрик, – сказал Чеслав.

Эйрик ничего не ответил. Видеошар вплыл на террасу вслед за ним. Тут же слои пола слегка разошлись, и поток тепла обдал гостя, который явно не торопился воспользоваться полотенцем.

Эйрик прошел в спальню и сел на кровать, размером шире его капитанской каюты.

Сегодня мир, в котором он жил, разнесли в куски. И это сделал не император Теофан, не продажный губернатор Ярмарки, не сын императора, имевший обыкновение устраивать маленькие победоносные войны против тех, кто не мог сопротивляться, и даже не холодный аристократ Трастамара, верховный палач империи и праправнук легендарного Живоглота.

Это сделали те, кто в его душе всегда занимал место между людьми и богами.

Никто не знал, насколько далеко отстоят люди от харитов. Некоторые исследователи полагали, что изначально хариты были белковой формой жизни, с генетикой, определяемой ДНК, – так же как у человека, крийна или барра. Другие считали, что изначальной основой харитов была кремнийорганика, и еще третья школа настаивала на том, что хариты никогда не дышали кислородом, используя в качестве окислителя азот.

Так или иначе – разница между людьми и харитами была не в биологии, а в разуме. Разум их развился за сотни тысяч лет до человеческого, и он пошел по другому, отличному от человека пути.

Люди, став разумными, начали переделывать окружающую природу, добиваясь все большего совершенства инструментов и приспособлений.

Хариты, став разумными, начали переделывать себя.

Разум человека начался тогда, когда человек взял в руки дубинку и убил ей животное, которое не мог убить голыми руками. Разум харита начался с того, что харит изменил структуру своей руки, придав ей твердость дубинки. А потом, когда бой закончился, вернул руку в прежнее состояние. И, заострив коготки, принялся разделывать шкурку.

Потомки тех, кто взял в руки дубинку, вышли в космос в сверкающих кораблях, начиненных сложнейшей аппаратурой. И еще до начала Великой Войны один из старых, аварийных, заплутавших в гипере кораблей выбросило возле системы, обращающейся вокруг красного карлика YO-13978. Обоженный радиацией экипаж обнаружил в воздушном пространстве четвертой планеты то, что поначалу квалифицировали как «несколько небольших предметов явно искусственного происхождения». Это не были предметы: это были потомки тех, кто когда-то превратил свою руку в дубинку и, используя собственное тело как орудие познания Вселенной, забрался в нижние слои стратосферы.

Хариты были потрясены контактом. Сама идея преобразования окружающей природы для собственных нужд – в чем, по мнению человека, или барра, или локра, и заключалась цивилизация – была им абсолютно чужда.

Человек попадал туда, где холодно, – и надевал одежду. Харит отращивал теплоизолирующий слой или иным образом регулировал теплообмен в теле. Человек переходил от охоты к земледелию из-за недостатка пищи – харит сам становился зерном, перестраивая свое тело с тем, чтобы усваивать непосредственно энергию солнца.

Человек изобретал масс-спектрографы и пузырьковые камеры, чтобы узнать устройство мира, – харит наделял свои члены свойствами масс-спектрографа и распознавал изотопы.

И, конечно, коренная разница в разуме повлекла за собой коренную разницу в социальном устройстве.

Человек, создавая инструменты, создавал свое и забирал чужое. Став разумным, человек поделил все, что ему принадлежит, на себя самого и свою собственность.

Для харита понятие собственности было бессмысленным. Что он мог отнять у соплеменника? Редкие молекулы? Они были повсюду. Новый паттерн для самосборки? Но это было так же нелепо, как отнять музыку у композитора. Музыка для того и существует, чтобы ее слышали. Паттерны для того и изобретались, чтобы ими делиться.