Так бывает – в купальскую ночь или во время новогодних колядок, при угощении умерших, когда грань между Явью и Навью истончается, духи завладевают телами наплясавшихся до одури людей. Видно, какой-то парень не уберегся, и вместо собственного предка им завладел зловредный куд. И наткнулся на Ильгу. Сразу ли она поняла? Попалась по девичьей глупости или сама хотела этой связи, надеясь обрести силу и родить дочь, способную стать орудием ее мести? Парень-то утром и не вспомнил ничего, а последствия сказались вот когда – через двадцать лет!

– Кому эти жертвы? – Лютомер кивнул на черепа. – Ведь не лешему?

Он сам знал, что нет: не водится в здешних лесах такого лешего, чтобы каждый год требовал человеческую голову. Такого лешего он сам бы загрыз…

– Не ему. Он, батюшка, так много не просит. Ну, меду горшочек, хлеба каравай, молочка там… – Бортник, вынужденный жить в мире с лесом, хорошо знал, как с ним обходиться. – А пуще всего слово доброе, он и доволен. А тут иное дело.

– Какое? Начал, так говори, дед. – Лютомер пристально взглянул на бортника, стараясь подавить досаду. – Ты с этой тварью лучше всех, выходит, знаком. Поучи уж нас уму-разуму. Может, хоть кого-нибудь уберечь успеем. Или думаешь, она больше за Подмогой твоим никогда уже не придет, косы убоявшись?

– Да чтобы я ее на порог!.. Да я сам косу возьму!

– А как ты эту яму нашел? Недалеко ведь от займища. Неужели раньше здесь не ходил, за столько лет ни разу?

– Да ходил. Вон там у нас еще три борти, – старик кивнул куда-то на лес, – и я мимо ходил, и Упрямка… А там, за логом, излучинцев пашня была, три года пахали, теперь второй год как бросили, не заросло еще. Все ходили. – Он опять сглотнул и замолчал, заново осознав, что из трех сыновей-помощников ему остался только один. – Да зачаровано было. А теперь, как меньшой пропал, меня прямо как ножом по сердцу. Чую – беда. Пошел, поклонился, попросил… Мне и показали… А так бы еще семь лет мимо ходил…

– Семь лет… – повторил Лютомер, быстро прикидывая в уме.

Когда он сам ушел в лес, Хвалис еще терся при матери, значит, ему было не более семи… тому двенадцать лет, выходит, сейчас ему восемнадцать-девятнадцать. Галица – его молочная сестра и ровесница, стало быть, ей столько же. Семь лет назад ей было двенадцать. Если у человека есть задатки волхва, они обычно сказываются примерно в это время. И очень может быть, что как раз семь лет назад Наруте-Галица обрела куда-покровителя – своего родного отца! Для встречи с ним ей была не очень-то нужна помощь волхва-наставника: этот сам нашел к ней дорогу.

Уж не ему ли эти жертвы? Или он научил дочь, как раздобыть себе помощника и вырастить в настоящее чудовище?

– Ты знаешь, дед, такие чары, чтобы семь лет духа кровью кормить? – спросил Лютомер.

– Дошло наконец! – угрюмо буркнул Просим. – Как пешком до Ирия! Есть такие чары. Семь лет духа кровью кормят, а он растет. Через семь лет в большую силу входит. Вот она себе и вырастила.

В год по человеку… Те трое, да два сына старика, да Дрозд – это шесть. Где седьмой? И кто это?

О боги! Седьмым должен был стать он сам, а стал вместо него Плакун!

И в этот год она заторопилась. Дрозд погиб в начале кресеня, Заревко – на днях, то есть и трех месяцев не минуло. И почти сразу Галица попыталась взять еще одну жертву – самого Лютомера. Почему так? Этого требовал дух? Или у нее появилась цель, не допускавшая промедления? Понадобилось срочно поддержать Хвалиса?

Но с тех пор как выяснилось, что сама Галица называет себя Наруте, Лютомер не сомневался: ею движет вовсе не любовь к молочному брату. Скорее сам Хвалис должен послужить орудием в ее руках. Орудием мести.

Пожалуй, стоит поспешить назад на Остров.

– Ладно, слезами горю не поможешь. – Лютомер встал и оправил пояс. При этом ему снова вспомнился хазарский «подарок», из-за которого и он мог оказаться там же, где сейчас был Просимов сын. – Вот что, дед. Если она вдруг появится, если ты хоть след ее в лесу учуешь, или расскажет кто, или птица чирикнет – сразу мне дай знать. Пришли кого-нибудь, пусть только скажут, что у Просима-де новости есть – я пойму. Она не только мой враг. Упыри всегда на старое место идут – она еще за твоими домочадцами придет.

– Пусть-ка придет, – пробормотал старик. – Уж я встречу…

Лютомер попрощался и пошел прочь. Проходя мимо тына, он снял свое маленькое заклятье с Просимовых внуков, воображавших себя щенками, а взамен наложил на ворота другое, охранительное. А то ведь родители на покосе, а дед еще долго будет сидеть возле следа, уводящего в недоступные человеку глубины Нави, где скрывался его кровный враг. И Лютомер был больше не склонен недооценивать возможности немощного старика.

В избу бабы Темяны Лютомер вернулся как раз вовремя. Пока его не было, Плакуну стало совсем плохо: не видно было, чтобы он страдал, но силы покидали его на глазах, как вода вытекает из треснутой кринки. Он просто лежал, широко открытыми глазами глядя в темную кровлю избы, все с тем же удивлением на лице, и будто прислушивался к чему-то, происходящему внутри. Но Лютава и Темяна, сидя рядом, одинаково чувствовали, как его жизненная ярь утекает куда-то во тьму, и ее русло им никак не перекрыть.

Лютомер вошел, пригнувшись, и тут же увидел, как Лютава стоит возле лавки, держа безвольную руку Плакуна. Свободной рукой она торопливо замахала брату: скорее! Потом выпустила руку больного, села на пол и торопливо накинула себе на голову заранее приготовленную волчью шкуру и сунула пальцы в воду – миска с водой тоже была поставлена рядом с лавкой. Воду положено ставить возле умирающего, чтобы душа, покинув тело, могла умыться, прежде чем отправится в долгий путь на тот свет.

С другой стороны от миски Темяна, охнув, опустилась на колени и тоже опустила пальцы в воду. На ней уже была берестяная личина, которую она всегда надевала, призывая своих духов. Одним прыжком Лютомер очутился рядом, бросился на пол и прикоснулся к воде. И в тот же миг ощутил, как вода содрогнулась – это ее тронула выходящая душа. Перед внутренним взором мелькнула пламенно-сизая бабочка, и Лютомер едва успел пуститься следом.

Явь подрагивала, мягко расходилась, как вода, раздвигаемая руками, и сквозь ее прозрачные слои проступал иной мир, Навь – проступал и снова скрывался, проглядывал и прятался вновь, потом опять показывался, уже яснее и ближе. Голова слегка кружилась, но это было приятно – возникало ощущение, что плывешь, как рыба, по токам бытия.

Не вынимая пальцев из воды, Лютава ощущала эту дорогу как глубокую заводь с прозрачной, чуть желтоватой теплой водой, с травами на дне и ивами на берегу, заводь, через которую она плыла и не ощущала недостатка воздуха. Чувство счастья пронизывало все тело, растворялось в крови, наполняло до кончиков пальцев и срывалось с них теплыми искристыми каплями…

– Здравствуй, сестра! – сказал рядом с ней знакомый голос, нежный и певучий, как теплая вода. – Ты звала меня, вот я здесь.