«И находить новых журналисток», – неосознанно подумала я и с тревогой отшатнулась от Льюиса.

– Сара, что-то не так? Вы так посмотрели на меня, будто увидели привидение.

– Нет, все хорошо. – Я улыбнулась. – А тебе сделают татуировку перед первым спектаклем?

– Наверное, – Льюис пожал плечами с беззаботным видом. И тут я поняла – он ничего не знает. Юноши, которые приходят в этот театр, даже мысли не допускают о том, во что они ввязываются. А потом с ними что-то происходит. Что-то, что не дает им отсюда уйти.

Готовя вопросы для интервью, я не учла один важный факт. Татуировки. Что в них особенного? Какую роль они выполняют? Тату не просто «отличительный знак», как сказал Том, – это нечто большее. Метка. Посвящение в клан. Точка невозврата. Контракт, подписанный кровью.

Перед глазами появилась картинка. Нет, не воспоминание, не сон. Явь. Том хватается рукой за шею, на его лбу выступает пот, он сжимает зубы и произносит: «Нет, ты не возьмешь у него интервью».

– Ты не знаешь, где делают эти татуировки? Наверно, в особенном салоне?

– Этим я не интересовался. Сейчас тату-салоны на каждом углу. Думаю, набить две театральные макси по готовому эскизу – не проблема, – улыбнулся Льюис. – Ну что, пойдемте? Можно подождать Реда в кабинете.

Я слабо кивнула. В горле встал невероятных размеров ком. Я начала что-то понимать. Что-то, что заставило меня внутренне содрогнуться. Что-то, что заставило меня подумать: «А ведь сегодня я могу умереть».

Шестое чувство?

Льюис шел впереди, я – сзади. Он не переставал со мной общаться, а я молчала, пытаясь мысленно собрать картину из тех кусочков пазла, которые держала в руках и до этого момента так старательно игнорировала. Голова гудела от мыслей, но я не могла разобрать их. Началась паника. Озираясь по сторонам, я не видела ничего, что показалось бы подозрительным, не таким, как в мое первое посещение театра. И это выводило из себя. Потому что шестое чувство уверяло в обратном.

«Мы с Джейн ошиблись, очень сильно ошиблись, – думала я, поднимаясь по ступенькам, которые всегда меня пугали. Слишком уж неудобные. Захочешь сбежать – обязательно споткнешься и переломаешь себе все ноги. – Но в чем именно?»

Я бежала за рассуждениями, но не могла их догнать. Паника все больше окольцовывала шею. Когда мы с Льюисом оказались в холле на втором этаже, я мельком бросила взгляд на картины. Они висели на стене в неизменном положении. Или…

Тело прошиб озноб. На одной из картин был нарисован мальчик. Он горел в огне. Огонь – двигался, а мальчик – ухмылялся. А рядом с ним висело полотно, на которое раньше я почему-то не обращала внимания, – на нем был изображен черный ворон с белесыми глазами. Птица напоминала уголь, а ее глаза походили на пепел. Когда я подумала об этом, в холле запахло гарью.

– Сара, вы идете? – Льюис стоял возле двери – портала в служебный коридор.

– А актеры сейчас в театре? – спросила я, не в силах оторвать взгляд от картин.

«А что, если Джон Райли и Эндрю Фаррел были правы не только в том, что этим театром руководит убийца? Что, если этот убийца – не человек?»

– Никого нет, – ответил Льюис. – Актеры приедут к шести тридцати. Им нужно только переодеться, и все, встречай, зритель.

– Они сегодня не репетировали? – удивилась я, не переставая смотреть на ворона и мальчика в огне.

– Утром. Потом уехали. Так что, вы идете?

– Иду.

Чем ближе мы подходили к кабинету художественного руководителя, тем хуже мне становилось. Я вспомнила, как чуть было не зашла туда почти месяц назад.

«Зачем я сюда приходила? – в ужасе подумала я. Память не давала ответа на этот вопрос около минуты. Я начала паниковать, но вдруг вспомнила: – Я пришла к Тому. Просто так. Чтобы увидеть его».

Мое сердцебиение усилилось. Но не из-за слепой влюбленности в актера – по другой причине. Я вдруг почувствовала, что начинаю злиться. Я злилась на Джейн, которая должна была стоять рядом со мной в эту минуту, а на деле была очень далеко. Дальше, чем когда-либо.

– Ред, вы тут? – спросил Льюис, заглянув в кабинет. Я стояла позади юноши, сжимая кулаки. И злилась. Очень сильно злилась.

– Кажется, он вышел, – Льюис улыбнулся, посмотрев на меня. – Вы пока проходите. Ред скоро придет.

«Марионетка, – подумала я, глядя на юношу. – Ты – марионетка. Как и Том. Как и Циркач, Ирландец, Близнецы и Барон. Ты – марионетка. Вы все – марионетки».

– Спасибо, – не своим голосом ответила я и зашла в кабинет, утопающий в темноте.

Помещение, предназначенное для художественного руководителя, напоминало склеп. Только пахло здесь не сыростью и плесенью, а дымом. Легким, еле ощутимым. Так порой пахнет духами, когда заходишь в парфюмерный отдел в магазине.

Пройдя внутрь, я насчитала три окна. Они были наглухо зашторены светонепроницаемой тканью черного цвета. Занавес, как растопленный мазут, струился от высокого потолка к самому низу, где был расстелен расписной ковер. Черно-красный. Классический цвет театра «GRIM» – пожар в ночи.

В кабинете стоял полумрак. У правой стены на большом рабочем столе я заметила канделябр. Только он освещал прямоугольную комнату, похожую больше на гримерку актера, а не на помещение, где решаются коммерческие дела театра.

– Можете присесть на диван, – сказал Льюис, напугав меня. Я думала, что он уже ушел и в комнате осталась я одна. Молодой человек стоял у дверного косяка. Он облокотился на шкаф, который почти прилегал к проему.

– Спасибо. – Я присела на мягкий черный диван. Он принял форму моего тела, но от этого не стало удобнее. Скорее наоборот – я почувствовала себя в ловушке. И вдруг мне стало нечем дышать.

– Извините, Льюис, а здесь нельзя открыть окно? – спросила я юношу, который все еще стоял у двери и смотрел на меня.

– Территория Реда, – пожал плечами молодой человек. – Сейчас он придет, и сами у него спросите. Что-нибудь еще?

Льюис разговаривал со мной так, как если бы был обслуживающим персоналом театра, а не его будущей звездой. Это казалось странным. Неужели все актеры, в том числе и Том, пережили унизительный этап «подай-принеси»?

– Спасибо, Льюис. Ничего не нужно.

– Тогда я пойду. Удачи с интервью. – Молодой человек отсалютовал и закрыл дверь. Когда та захлопнулась, я встала с дивана и начала осматриваться в кабинете, атмосфера которого была слишком интимной.

«Это чувство испытывают двое по уши влюбленных друг в друга людей, когда остаются наедине в темной комнате, в которой единственная мебель – это кровать. Ощущение полета, радости, азарта», – прозвучал голос Тома в моей голове. Он произнес эту фразу на нашем телефонном интервью.

Поставив на диван сумочку, я достала из нее сухую салфетку и промокнула лоб. В помещении было слишком душно и темно. Когда я убрала использованную салфетку и достала ежедневник, чтобы освежить в памяти вопросы, которые скрупулезно продумывала и записывала несколько дней, поняла, что ни черта не вижу.