То, что Рожейро предпочитал игре со сверстниками проверенную компанию сестры, бабки или просто одиночество, если уж нельзя было пойти в террейро или церковь, матери скорее нравилось, если вообще у нее оставалось время хоть на какие-то чувства. Обычно она старалась просто не свалиться от усталости и не заснуть где-нибудь по дороге. Кстати, последнее время мать Карлуша и Северинья не очень-то поощряли общение между Рожейро и дядей. «Пакостник Эшу, – говорили они, – внедрился в его голову», но, поразмышляв и посоветовавшись, все-таки взяли у Карлуша денег на школу для мальчика.

Безусловно, он был самым способным и тихим ребенком из фавелы, – решили учителя. Бабка неустанно ставила свечку своему святому Антонию, когда кто-нибудь соглашался проводить ее, наряженную в белое платье и шляпу, обвешанную бусами из ярких семян, в церковь, а мать страстно благодарила близнечную деревянную фигурку и, конечно, Шанго. Обе они ожидали невероятных чудес от своего солнышка. И нечто неожиданное действительно произошло.

Ему исполнилось десять лет, и, кажется, именно с этой даты он окончательно предпочел компанию мальчишек, которых Маньолия не хотела пускать даже на порог. Купались до умопомрачения, слушали украденный в баре транзистор, вместо хлеба жевали ломти фрукта пао, дрались, играли в карты на мелкие деньги, которые вечерами добывали у прохожих, чтоб полакомиться кокосовыми сластями и пиколé – ледышками замороженного сока. Разносили марихуану ребятам постарше и для важности покуривали сами, а когда стали нести караул у дома патрона, Пауло даже получил старый пистолет, который, впрочем, был безнадежно сломан. Родители Пауло куда-то уехали и обещали скоро его забрать. Пока они откладывали этот день, он ждал их на улице вместе с несколькими другими мальчишками, которые уже никого не ждали. Их яркие летучие змеи парили над фавелой. Все знали, что на улицы без змеев лучше не соваться: так малышня посылала знак, что заявилась незваная гостья полиция.

Когда всей развеселой бандой они пошли прогуляться к кварталу, где вечно толпились мужчины, ему было почти двенадцать. Жозе предложил сброситься на троих, и они вошли в низкую, подслеповатую комнатушку, где на кровати сидела крупная госпожа чуть моложе его бабки.

Сперва она не хотела стараться для них, но потом, развеселившись, показала им тяжелые груди с синими прожилками и растяжками. «Можете потереться о мою киску, – решила она, оглядывая каждого, после того как по ее приказу они сняли портки. – На то, чтобы внутрь, – у вас слишком мало, дикобразики, да и не стоит, вы еще молокососы, а ко мне сегодня заходил один с триппером». Жозе и Пауло согласились и «кончили», как они выражались, сразу и одновременно. «Ничего, – успокаивали его окрыленные друзья, – в следующий раз мы вздуем их сразу всех вместе во все дыры».

Однажды, взглянув на свое отражение в море, он понял, что бесконечно и, может быть, непоправимо несчастлив. В тот день хоронили бабку. Она хотела, чтобы ее непременно отпели в церкви, как положено, и эстет Карлуш выбрал Богородицу Снега. К удивлению всей большой семьи, именно он занялся организацией похорон и не поскупился ни на роскошную службу, ни на поминки по матери. В церкви было темно, но старый священник сразу узнал Рожейро. «Возрадуйся, отрок, смерть не разлучила вас, а лишь приблизила», – обнял он Рожейро за плечи, и мальчик заметил, что теперь они были почти одного роста.

Покойница была явно любима. Толпа черных старух в сопровождении внуков и даже молодые женщины, что стряпали когда-то вместе с ней на центральной площади, все три ее сына с семьями и, конечно, Северинья с детьми поставили в этот день свечи. От их запаха Рожейро несколько раз тихонько чихнул. Поодаль от остальных, сгорбившись на скамье, плакал Карлуш. Уж сегодня никто не стал бы упрекать его в том, что он баба. Длинные волосы закрывали его лицо и падали на колени. Из-под коротких брюк виднелись багровые ссадины и синяки. Сейчас не время было рассуждать о таких мелочах, но кто-то, видимо, опять решил проучить Карлуша. А если кто-то другой только и ждал, как некоторые сердобольные, как бы наехать на приличных людей с упреками, то друзья его старшего брата были славными парнями и никто из них не собирался попадать в движущуюся мишень, хотя никто и не стал бы судить их за это: когда мишенью оказывается нечто подобное, речь идет лишь о невинном развлечении. Несколько недель назад они просто немного выпили, и их было чертовски легко рассмешить. Брат был доволен. «Может, хоть это его образумит, – рассудил он, – в любом случае хуесос не будет мне показываться какое-то время на глаза». Но получилось иначе, и теперь в церкви все трое сдержанно обнялись и вместе с шурином среднего брата слаженно понесли гроб. Все братья были рослыми, и гроб все время накренялся с угла шурина.

За воротами кладбища Рожейро рванулся вперед и вниз, вниз, вниз без оглядки, пока не рухнул на белый песок. Барабанило в голове, и ветер все еще свистел в ушах. Но как только угомонилась кровь, непрерывная гулкая воркотня колокольного звона начала снова сотрясать его изнутри. Сев на ноги, он наклонился к морю и замер в позе эмбриона. Из темной воды на него смотрело злое, сумрачное, под стать вечеру, лицо подростка.

Машинку Маньолии быстро продали, бусы и браслеты достались сестре, два платья и юбку взяла себе мать. Ему отдали бутылек от духов, которые когда-то, давным-давно, подарила юной Маньолии ее госпожа. «Если будешь хорошо пахнуть, жизнь тебе всегда улыбнется», – поговаривала она.

Убежав, как в детстве, на заброшенное кладбище, на котором закапывали мертвых псов, Рожейро отвинтил стеклянную пробку и закрыл глаза. Хотя было еще далеко до дня Мертвых, он стал терпеливо ждать и только к вечеру среди листвы смог различить высокую молодую девушку. То ли свет луны отблескивал от листьев так ярко, то ли она и правда грустно улыбнулась ему. Рожейро собирался спросить ее о чем-то важном, но вдруг совершенно забыл о чем.

Вскоре на одном из праздников в террейро в него вошел Santo Bruto, злой дух. Он упал на спину и, пока мать святых не велела отвести его в маленькую комнату, катался по земле.

Ничто здесь не изменилось. У алтаря среди живых от пламени теней замерли священные камни, покрытые накидками с красивыми вышивками. Вечером мать святых рассудила, что он наверняка был оседлан Ошум, и его оставили спать в комнате для будущих детей святых. Почти три месяца он играл в игрушки и стеклянные шарики, словно дитя, и если бы вздумал уйти, о нем оповестила бы звонкая цепь на щиколотке. Только однажды его вывели за территорию террейро. В ту звездную ночь малая мать орудовала, надраивая его черным мылом у священного источника. Кожу лизала скользкая поверхность, блестела вода, и в отражении он не узнал самого себя.

На его обритой голове и лице засыхала сукровица с прилипшими перьями. Его тело поливали тайными отварами из трав, обливали кровью барана, рисовали священные знаки белой глиной, синей и красной краской, шептали в уши заклинания, запеленывали в белые простыни, и он, как и две другие будущие дочери святых, лежал в них, словно куколка, ждущая момента, чтобы вылупиться и вылететь из прошлого яркой красавицей.

Когда наконец, обретя новое имя, он танцевал в желтом платье перед всеми прихожанами, не было в тот момент в мире более любящей и любимой дочери богини.