— Будь осторожен, Бранко. На женщинах наш брат прокалывается чаще всего.

Бранко взял одну из бумаг — сообщение, пришедшее из Мексики, свернул ее трубочкой и глянул в нее, как в подзорную трубу, на Зорге.

— Золотые слова, — произнес он ехидно, — пожалуй, я их занесу в свою записную книжку.

— Занеси, — разрешил Зорге. — Кто знает, а вдруг они когда-нибудь помогут тебе.

— Вряд ли! — Бранко покачал головой, на бодрое лицо его наползла усталая тень, глаза также сделались усталыми. — Не помогут.

— Как решил назвать сына, Бранко?

— Пока не знаю. Иосико хочет, чтобы у сына было японское имя — Хироси, — я за югославское — Лавослав. Кто из нас победит — не могу сказать.

— Победит любовь, — в голос Зорге натекли сварливые отеческие нотки: все-таки он был посаженным отцом на свадьбе Бранко и Иосико и, судя по всему, Вукелич захочет, чтобы Зорге стал крестным отцом и его сына, когда того опустят в церковную купель.

Вукелич словно бы прочитал его мысли:

— Перед крестинами я тебе сообщу, как назовем… Готовься стать крестным отцом, Рихард.

— Я готов, — произнес Рихард, неожиданно ощутил внутри холодок, словно бы проглотил щепоть снега, оглянулся на дверь — показалось, что оттуда на них кто-то смотрит, — но дверь была плотно прикрыта. Сделал к ней шаг, открыл резким движением — за дверью никого не было. Зорге приложил руку ко лбу — горячий лоб или нет?

— Так совсем свихнуться можно, — сказал он, — мозги воспалятся и — каюк! — Аккуратно, тихо, без стука закрыл дверь. — И все-таки, Бранко, присмотрись к своей новой сотруднице.

За окном, на улице, возникла серая стремительная тень, заполошно метнулась влево, потом вправо, затем послышался неприятный треск — тень всадилась в стекло и пробила его. Бранко поспешно вскочил со стула.

Тень закувыркалась в воздухе и шлепнулась Вукеличу прямо на бумаги.

Это был помятый, с капельками крови, возникшими на клюве, вороненок. Как он оказался перед окном, с какого дерева свалился, из какого потайного угла выпал — не понять. Вукелич молчал. Зорге тоже молчал.

Вороненок постоял немного на непрочных дрожащих лапах, завалился набок, задергался упрямо, но нашел в себе силы подняться. Расставил лапы пошире, качнулся в одну сторону, потом в другую. На ногах устоял.

Похоже было, что он только начал летать, дело это еще не освоил толком, иначе бы не врезался в стекло.

На одну из бумаг — сообщение мексиканского корреспондента агентства «Гавас» — упало несколько капелек крови.

— Плохая примета, когда птица влетает в окно, — подавленно проговорил Вукелич.

— Смотря у какого народа, — возразил ему Зорге, — есть народы, у которых эта примета, наоборот, счастливая.

— Может быть, у каких-нибудь отпетых разбойников с острова летающих коров или у еретиков из страны певчих крокодилов, но не у славян. А я, Рихард, славянин.

Из затяжной поездки вернулась Хильда — загорелая, возбужденная, исполненная радостных желаний, в мыслях своих парящая над землей, хотя на деле она продолжала прочно стоять на земле, и не ведала никаких полетов.

— Ну как поездка, Хильда? — поинтересовался Зорге. — Удалась или нет?

— Удалась, еще как удалась, — защебетала Хильда громко, — твой приятель — просто прелесть.

— Мой подарок ему понравился?

— Очень понравился, он был в восторге, меня потом в знак благодарности затаскал по ресторанам.

Тяжесть, все это время твердым холодным комком сидевшая у него внутри, в душе, убавила в весе, Рихарду показалось, что ему теперь даже ходить по земле будет легче, — так он беспокоился за пакет.

С другой стороны, раз никаких тревожных новостей из Гонконга не поступало, значит, все было в порядке.

— Твой друг — золото, — продолжала восторженно щебетать Хильда, потом неожиданно остановилась и поинтересовалась вкрадчивым голосом: — А он женат?

— Разве ты об этом у него не спросила?

— Нет.

— Холост. Я же тебе сказал об этом еще перед поездкой.

— Вот за кого, за кого, а за него я бы с удовольствием вышла замуж. — Хильда расцвела ярким бутоном, превратилась в цветок.

«Этого еще не хватало, — недовольно подумал Зорге, — из моей постели перепрыгнуть в постель моего связника. В Москве такой фортель не одобрят».

— Может, при случае поговоришь с ним? — попросила Хильда. — Я бы была очень верной женой.

— Обязательно поговорю, — пообещал Рихард.

Хильда отпечатала на щеке Рихарда лихой поцелуй — остался хорошо прорисованный красный след: Хильда губы красила густо, яркой помадой, видно было издали. Зорге покачал головой:

— Ах, Хильда, Хильда… — Пальцами соскреб краску со щеки, потом вытер место это (ну будто бы ушибленное) платком, погрозил игривой женщине пальцем: — Хильда, не шали!

— Надеюсь, я достойна благодарности? — произнесла Хильда капризно.

— Достойна, достойна. — Зорге поцеловал Хильде руку.

— Сегодня вечером я приеду к тебе.

У Рихарда были другие планы на сегодняшний вечер, но спорить с Хильдой он не стал: ведь верная секретарша Эйгена Отта могла быть приятной не только в постели, но и достать ключи от любого посольского кабинета, и это надо было иметь в виду на будущее.

О том, что происходит на Западе, в Токио было известно довольно хорошо — на стол пресс-атташе германского посольства Рихарда Зорге ложились все документы, которые приходили в адрес Отта, по ним Рихард и составлял углубленные аналитические справки, плюс секретные сведения, которые группа Рамзая добывала в Токио — все это уходило в Центр, и не только в Центр — часть сведений направлялась по другому руслу и вызывала восхищение и в ведомстве фон Риббентропа, и в ведомстве Гиммлера, и в ведомствах доктора Геббельса и партийного босса Боле — везде, словом.

Зорге еще раз проанализировал переговоры японцев с немцами в Берлине, сравнил с переговорами, которые у Мацуоки состоялись в Москве (делегацию Японии принял сам Сталин), добавил новейшие сведения, полученные от Ходзуми и Мияги, и срочно отправил в Москву материал — свежий, но очень тревожный. В ответ получил грубый окрик — Рихарда обвинили едва не в паникерстве. Было похоже, что Москва не хотела верить в надвигающуюся войну, в бойню, в беду. А ведь ее ждала участь порабощенной Европы, недаром Отт каждый день плотоядно потирал руки.

— Осталось немного, совсем немного и мы перейдем границу России. Недаром наш великий фюрер называет ее «колоссом на глиняных ногах». — В следующую минуту лоб посла покрыли озабоченные морщины. — Когда же японцы перестанут колебаться, а, Рихард?

Рихард к этому часу знал то, чего не знал посол: принц Коноэ, возглавлявший правительство, вновь сменил точку зрения и теперь отчаянно сопротивлялся военным — он пришел к выводу, что Япония все-таки не подготовлена к войне с большой Россией, эту войну следует начинать лишь, когда будет полностью закрыт «пакет готовности», а пока в этом