Это вообще было хорошо видно по неиспорченному, очень милому, притягательному лицу Иосико. Зорге даже позавидовал Вукеличу — такую девушку отхватил, — но тут же отогнал от себя зависть: ее не должно быть вообще. Даже если эта зависть светлая.

— Я поздравляю вас, Иосико и Бранко, — проговорил Зорге как можно теплее — ну будто отец родной. — Вы правильно поступаете, решив соединиться.

Вукелич наклонился к Иосико:

— Мой приятель ведет речи, как пастор из протестантской церкви — иногда это на него находит… Не обращай внимания, Иосико, — по заветам мудрого царя Соломона, это пройдет…

— А мне нравится, — сказала Иосико и неожиданно сделала книксен. Это был европейский поступок.

Зорге все понял, засмеялся и спросил деловым тоном:

— Когда свадьба?

— Через две недели, — ответил Бранко, прикоснулся губами к виску Иосико, потом прижал ее голову к своей груди. — Моя Иосико… Никому не отдам.

Этот жест и слова эти говорили очень о многом, Зорге понимал своего приятеля и сравнивал японку с сухопарой желтоволосой датчанкой Эдит Олсон, способной иногда молчать по две недели, сердито надувать щеки, блестеть глазами и молчать, не произнося не то чтобы слов — даже запятых, и приходил к одному и тому же выводу: японка была лучше датчанки с ее нордическим характером, Эдит рядом с Иосико очень сильно проигрывала.

— Через две недели? — запоздало отозвался Зорге. — Очень хорошо. Буду готовить подарок.

На свадьбе Рихард был посаженным отцом. Свадьба Иосико и Вукелича отличалась от японских свадеб с их долгими сложными церемониями простотой и сердечностью, очень походила на русскую свадьбу, только была лишена традиционного буйства свадеб, проходящих где-нибудь в Вятской или Тверской губерниях.

Тем временем в Токио зачастили различные эмиссары — посланцы официального Берлина. И хотя в германском посольстве они появлялись редко — по протоколу жили в различных резиденциях, Зорге удалось кое с кем из них познакомиться. Например, с доверенным лицом Риббентропа Генрихом Штаммером.

Именно Штаммер начинал секретные переговоры с Мацуокой по поводу заключения тройственного пакта, под которым подписались Германия, Япония и Италия.

Коноэ, человек умный, дальновидный, но явно к концу жизни переоценивший свои возможности, внимательно прочитав текст пакта, еще не подписанного, проговорил с довольным хмыканьем:

— На мой взгляд, из этого может получиться очень толковый план войны с Советским Союзом.

Посланник Риббентропа немедленно насторожился:

— Вы что, принц, против пакта? Вас что, не устраивает текст?

— Наоборот, очень даже устраивает. Я «за» и только «за».

— Вот и хорошо, — посланник удовлетворенно кивнул.

Жизнь на планете становилась все горячее.

Вукелич взял в аренду две легковые машины, поставил их в гараж в разных местах города, а ключи отдал Рихарду: обманывать агентов полиции «кемпетай» становилось все труднее, нельзя им сейчас дать возможность выйти на арендованную шхуну… Когда же они шхуну все-таки обнаружат, — а это произойдет обязательно, — придется придумать что-нибудь новое. Как говорят русские, «голь на выдумку хитра».

Зорге оставил свою машину, столь знакомую полицейским, у парадного подъезда здания, где располагалось несколько японских газет, через черный ход вышел на улицу и спустя десять минут оказался в гараже, где находилась арендованная Вукеличем машина, на ней двинулся дальше.

В укромном месте подхватил Макса с двумя баулами в руках и целой охапкой деревянных планок и покатил в сторону залива.

До шхуны добрались без приключений.

— Ловко! — восхитился Макс, громко хлопнул себя ладонью по колену — похвалил, значит. — Ловко мы их!

Муто к этому дню обзавелся настоящим трапом, алюминиевым, облегченным, — с гордым видом сбросил его на берег.

— Прошу, дорогие гости, — произнес он церемонно.

Вода в заливе отдавала янтарной желтизной: ее насквозь — казалось, что почти до самого дна, — прокалывали острые лучи солнца, в лучах этих носились мелкие проворные тени — похоже, резвилась рыбья молодь; день был хорошим, и вечер обещал быть хорошим. Дышалось легко, и думать ни о чем не хотелось.

С таким настроением развалиться бы где-нибудь на камушках, расправить усталые чресла, погреть уставшие от работы кости. Но увы…

Макс принялся за устройство тайника. Дело это он знал, что было, то было. Для начала вырубил выемку для взрывчатки под рацией, вторая выемка будет чуть выше, над передатчиком… Чтобы уж рвануло, так рвануло, и понять, что тут находилось, уже будет нельзя: то ли коробка с железными гайками, запасные детали к двигателю шхуны или узел со старыми бабушкиными галошами.

Гнездо для будущей мины Макс обложил мягким войлоком, чтобы, не дай бог, заряд не сработал от тряски или штормовой болтанки. Муто в дела «арендаторов» не вмешивался, спросил лишь, сколько понадобится Максу времени на работу.

Радист показал ему два пальца:

— В пару дней управлюсь.

— Хорошо, — сказал Муто. — Мне надо на берег по делам. Я отлучусь, пожалуй. Хозяйство оставляю на вас. — Он глянул на залив, в котором плавали чайки, очень похожие на игрушечные, белые, как снег, такой снег иногда украшает верхушку горы Фудзи, одобрительно проговорил: — Всю неделю будет стоять роскошная погода — в заливе ни одной волны нет.

Через два дня Муто вернулся на шхуну. Человек деликатный, сообразительный, он понял, что широкоплечему улыбчивому мастеру, копающемуся в перегородке позади рубки, не надо мешать, и не мешал ему, но когда вернулся на шхуну, то первым делом сунулся за переборку: что тут происходит?

А там уже ничего и не происходило. И стеночка, которую до основания раскурочил гость по имени Макс, выглядела так же, как и всегда, — ничего, в общем, не изменилось. Муто обстукал ее пальцами, ударил кулаком, огрехов не обнаружил и, восхищенно поцокав языком, произнес риторическое слово:

— Однако!

Он еще минут пятнадцать стоял у переборки и цокал языком, любовался работой Макса, потом пошел заводить двигатель — надо было прогреть его после двухдневного отдыха и кое-что смазать.

— Однако! — молвил Муто через час, вспомнив, как сноровисто и умело работал рукастый гость по имени Макс.

На первый морской пикник, который Зорге назвал «открытием сезона», съехалось много гостей — были два генерала, три штабных полковника, доброжелательно относившиеся к зарубежным журналистам, полдесятка корреспондентов из популярных европейских изданий, три женщины — японская актриса, которую мало кто знал, Агнес Смидли, прикатившая в Токио по издательским делам, супруга посла Отта Хельма.

Роскошный прочный стол был установлен посреди палубы и ломился от яств, с двух сторон к столу были придвинуты длинные резные скамьи. Зорге быстро разместил гостей и скомандовал: «Отходим!» Муто вывел шхуну в залив.

Вода была гладкой, блестящей, как стекло — ни одной рябинки, ни одной соринки, даже чаек, и тех не было. Муто вел шхуну быстро, и очень скоро берег превратился в длинную плоскую полоску.

— Герр Зорге, как