на севере Сахалина — примерно четыреста тысяч тонн или что-то около этого, но добыча эта покрывает лишь шесть процентов того, что Японии необходимо.

Ввозит же Япония нефть из Штатов, из Нидерландской Индии и… из Советского Союза, на который так упрямо точит зубы.

Если не будет основательных запасов нефти, то ни один боевой самолет не взлетит в воздух, ни один корабль не выйдет в море, ни один танк не поползет на чужие окопы. Без нефти вся техника замрет, и победы японским генералам не видать, как собственной ягодицы — если только в зеркало.

Японцы занялись разработкой синтетического бензина (в Германии такой производят, почему бы не заняться этим и в Токио!), занялись также сжижением угля и производством спирта. Спиртом рачительные солдаты микадо разбавляли бензин — моторы, конечно, трещали оглашенно, ревели, дымили, но работали более-менее исправно: самолеты не шлепались на землю, а корабли не зарывались в воду по самые топовые огни, хотя было отмечено, что летчики, например, очень неохотно садятся за штурвалы самолетов, заправленных спиртом. Этот факт тоже надо было учитывать.

Более надежным топливом считался сжиженный уголь, но технология его получения не была отработана до конца, над ней еще надлежало попыхтеть.

Чтобы заткнуть угольную дыру, Япония должна была добывать (отнимать, воровать, брать из воздуха) девять миллионов тонн топлива ежегодно. Добывать у себя на Сахалине Япония могла только половину этого количества. Вторую половину надо было завозить из колоний и подопытного государства Маньчжоу-Го, управляемого ниточками из Токио, больше брать уголь было негде.

В общем, Япония, накопив горы боеприпасов, произведя несметно военной техники и пушек, не могла решить одного вопроса — обеспечить армию горючим.

Пока она не решит этот вопрос, на Советский Союз не полезет, в этом Зорге был уверен твердо. Но одно дело — соображения какого-то Рамзая из города Токио, и совсем другое — Москва, Кремль, товарищ Сталин. Да и товарищ Голиков, пришедший на место расстрелянных Берзина и Урицкого, — тоже не последняя спица в колеснице. Как-никак генерал-лейтенант…

Полковник Осаки находился в дурном расположении духа, был мрачнее тучи: на этот раз передатчик неведомого радиста засекли не на земле, а в морских просторах, неведомо где — может быть, даже в воздухе — операторы пеленгующих машин дали координаты очень приблизительные, а олухи-топтуны упустили и Зорге, и Клаузена… Единственное — Бранко Вукелича не упустили, тот до самой ночи спокойно просидел у себя в агентстве за рабочим столом, но слежка за ним дала нулевой результат. Осаки был готов грызть от досады ногти.

Было понятно, что добром для него вся эта история не кончится.

Он вызвал к себе Икеду, кинул ему пачку бумаг, испещренных цифрами.

— Майор, попробуйте вдвоем с дешифровщиком разобраться в этой дурно пахнущей мешанине. — Осаки едва сдержался, чтобы не выплюнуть из себя бранное слово. — Вдруг на этот раз повезет!

Едва Икеда ушел, как Осаки съежился, стал маленьким, будто усохший в теле старик: почувствовал, что сегодня обязательно раздастся телефонный звонок откуда-нибудь сверху и полковнику скажут, что работой его очень недовольны. Это прозвучит как приказ совершить ритуал сэппуку и уйти в страну Еми. Звонок действительно прозвучал. Через десять минут.

Звонили из «токко», политической полиции. Какой-то чин с лающим голосом потребовал немедленно прислать ему листы с цифрами радиоперехвата…

— К сожалению, не могу, — развел руками Осаки.

— Пришлите немедленно, — рявкнул на него чин, — это приказ профессора Койзо Оты. Сию же минуту!

Пришлось подчиниться. Через несколько минут от здания, где располагался отдел контрразведки, отъехал посыльный на мотоцикле, громко плюющемся сизым дымом, — повез в «токко» конверт с листами радиоперехвата, полковнику Осаки пришлось довольствоваться вторым экземпляром секретных листов. Он долго морщился, будто у него сильно болела голова.

С другой стороны, раз к этому подключилась всесильная политическая полиция, то значит, и часть ответственности она берет на себя — может быть, даже большую часть ответственности…

Осаки вновь начал морщиться — не нравилось ему все это.

У Бранко Вукелича родился сын. Несколько дней югослав занимался только сыном и женой, лежавшей в госпитале, и это сразу дало сбой в работе, словно бы агентство «Гавас» на полном ходу столкнулось с кирпичной стенкой: Бранко был незаменимым сотрудником, кроме острого пера и способности написать материал, который не мог написать никто другой, он еще владел десятью языками.

— Как Иосико? — спросил у Бранко Зорге.

— После родов слабовата… Но ничего — держится. Она у меня — молодец.

— Что сообщают разные телеграфные агентства?

— Одно и то же: несмотря на пакт, заключенный с Советским Союзом, Германия вот-вот нападет на него.

— Это, к сожалению, даже ежу понятно, — Зорге сжал губы, мотнул головой протестующе, словно бы с чем-то не соглашался, — но мне кажется, не всем понятно в Москве…

Вукелич промолчал: он не знал того, что знал Зорге, уселся за стол, заваленный бумагами — за три дня накопилось много макулатуры. Обвел рукой эту бумажную гору и пожаловался:

— Ну что мне с этой прорвой печатной писанины делать? Покрыть ее хорошим непечатным словом?

— И это — метод, — проговорил Зорге весело, — на того, кто умеет работать, наваливают, как на мула: авось не протянет ноги. Не протяни и ты. — Почти беззвучно за спиной Рихарда приоткрылась дверь, Зорге, не видя, кто всунулся в кабинет, понял — это женщина, слишком вкрадчивым и тихим был звук открывшейся двери, да потом, у Рихарда было особое чутье на женщин, он распознавал их, не видя. Вукелич приподнялся в кресле и замахал одной рукой:

— Позже, позже, Мария, не сейчас.

Зорге обернулся — в дверях стояла стройная синеглазая девушка с пышно взбитой копной пшеничных волос и красивым белозубым ртом, взгляд ее сделался беспомощным, каким-то обиженным, она глянула на Зорге вопросительно, потом перевела взгляд на Бранко, опустила глаза и исчезла.

Все это заняло несколько мгновений, но и этого было достаточно, чтобы в мозгу у Рихарда возникла мысль, от которой по спине пополз колючий холодок.

Когда дверь захлопнулась так же беззвучно, как и открылась, Зорге сказал Бранко:

— У тебя появилась очень симпатичная сотрудница… Француженка?

— Нет, черногорка. У нее и имя славянское — Мария.

— Для черногорки слишком необычная внешность — светлые волосы, голубые глаза.

— Мария — французская подданная.

— У тебя она появилась по рекомендации?

— Да, порекомендовал Гиллен. Лично.

Робер Гиллен был руководителем отделения «Гавас» в Токио и давним приятелем Вукелича. То, что он был начальником Бранко, дружбе не мешало совершенно, Робер ни разу в жизни не произнес ни одного начальственного слова — чиновничья спесь была чужда ему. Гиллена Зорге знал, доверял ему, но тем не менее сказал