всегда помогал, заботился, в большинстве случаев чересчур, но я ценила. В тот момент, когда Макс влюбился и женился, когда у него родилась дочь, и он полностью переключился на своих девочек, я ревновала так, будто он что-то мне должен был. Влюбившись сама, осознала, как это было глупо. Мы любим семью, в которой родились, но должны создать новую. Свою. Это важно и первостепенно.

Не говорю слух. Лишь мысленно: «Прости». Я раньше не понимала, не знала, что такое любовь. Я не в курсе была, что это за сильное, обескураживающее чувство. И что это так больно и одновременно прекрасно любить.

Макс обещает отыскать сносный кофе, а я подхожу к палате. Застываю. Поднимаю руку, робко стучу, потом толкаю дверь.

Довольно просторная комната. Две узкие больничные койки рядом, почти вплотную. Братья, лежат спиной друг другу, укрытые одинаковыми простынями и в одинаковых позах — на боку, чуть поджав ноги. Спят. Как близнецы. Один чуть не погиб, доказываю второму, что он чего-то стоит. А второй пошел за ним в огонь. И это навсегда будет с ними.

Рядом с каждым стоит штатив с капельницей. Я предельно тихо закрываю дверь, но Егор просыпается. Его голова перемотана так, будто у него сильный отит. Также в бинтах плечи и торс, правая рука в гипсе.

Наши глаза встречаются, и я ощущаю сильнейшую горечь. Застываю. Все началось с меня, с моей к нему колоссальной симпатии и абсолютной взаимности. Я прекрасно помню нашу первую встречу, какой расстроенной и несчастной тогда была, он зашел в кабинет, широко и искренне улыбнулся, и я увидела шанс стать счастливой в этом городе.

А потом всё покатилось в ад в прямом смысле этого слово. Туда, где люди горят вживую.

Красивый он парень, добрый, отзывчивый. Позитивный, благодарный, искренний.

Я смотрю ему в глаза и не могу пошевелиться. И я не представляю, что делать, если он обвинит меня. Просто не представляю.

Егор моргает несколько раз, словно приглядываясь. Откашливается, а потом... широко улыбается. Морщится о боли, ругается беззвучно себе под нос, и снова улыбается, но уже сдержаннее. Говорит хрипло:

- Да ладно, проехали. Иди к нему. Найду себе кого-нибудь получше.

Подмигивает. Впервые на его лице отражается той же легкость и симпатия, что я видела постоянно раньше. Колоссальное облегчение прокатывается по коже.

Я прижимаю руки к груди. Киваю благодарно и подбегаю к Платону. Присаживаюсь на корточки у его кровати. Платон в ссадинах, его руки пострадали сильнее всего и сейчас забинтованы.

Я аккуратно, едва касаясь, глажу его по лбу, перебираю слипшиеся волосы.

- Следи только, чтобы больше в огонь не сигал. Глупость это была, - бурчит Егор.

Платон открывает глаза. Мы с минуту смотрим друг на друга, после чего он тоже улыбается.

- Малыш, всё болит. Как после мясорубки, - говорит полушепотом.

- Мне сказали, ты будешь жить. Долго и счастливо. Со мной, - выпаливаю я, стараясь не плакать. Так хорошо смотреть ему в глаза. Видеть, как мерно вздымается грудь при дыхании. Видеть его мимику, совершенно для меня особенную.

Он улыбается, потом смеется, в конце закашлявшись.

- Легким капец по ходу. Не смеши, киса. Так и сказали, что с тобой?

- Суровый доктор, - киваю. - Ему виднее.

- А нужен я тебе буду со шрамами на руках?

Поднимает их.

- Ох, бля-я-ядь, - тянет Егор. - Соситесь уже, птенчики.

Я смеюсь и плачу одновременно.

- Нужен, - говорю я. - Очень.

Платон медленно оборачивается.

- И ты здесь, лузер? Ебаный ты в рот, Егор, какого хрена?

Егор разводит руками.

- Может и лузер, но в огонь ты за мной кинулся. Так что, может, и не последний лузер, раз такие друзья.

- Я знаю, что Охотники во главе с Игорем разбирались со штурманом Егора, - рассказываю я. - Он, похоже, специально ошибся, но не рассчитал уровень опасности. Марсель сказал, что не мог профи такое перепутать. Я не очень поняла, что именно.

- Дал другие градусы и направление, наверное, - говорит Платон.

- Пиздец, - шепчет Егор. - Не, ребят, я пас. Командная работа это не мое. Теперь только дрифт. Дальше, брат, ты сам. Я буду зависеть только от себя самого.

Платон кивает.

- Вы хотите продолжать этим заниматься даже после того, как чуть не сварились заживо?

- Конечно, - отвечают братья хором так, словно ни единого сомнения быть не может.

И я смеюсь! Обнимаю Платона максимально осторожно, льну к груди, целую в щеку. Гарью от него несет. Ну и ладно.

То тосолом, то гарью.

Ну и ладно!

Ничто в мире от него не отвадит. Никогда и ничто.

- Кольцо на твоем пальчике, кис, и правда на месте, - говорит Платон в полголоса. - Правда вся-вся моя? А я без кубка в этом сезоне.

- Богом молю тебя, замолчи. Просто заклинаю! Я знаю, где болит, и куда при необходимости нажимать!

***

Максим заглядывает в палату минут через двадцать. Протягивает мне кофе, жмет здоровую руку Егору. Платон протягивает ему кулак, потому что кисть замотана полностью, лишь кончики пальцев торчат с потемневшими ногтями.

Когда знакомлю двоих самых близких мужчин своей жизни практически не нервничаю. Всё происходит легко, просто, быстро. Словно иначе быть не может. Меня не смущают ни обстоятельства, ни больничная палата. Я не боюсь гнева Максима, не нервничаю из-за возможной реакции Платона.

И тот снова не подводит: ведет себя доброжелательно, открыто и крайне во мне заинтересованно. Вот только аккуратно меня приобнимает, словно Макс может схватить и силой унести, словно с перемотанными руками надышавшийся дымом Платон хоть что-то может с этим сделать, хоть как-то удержать. Он бессмысленно страхуется, и это выглядит трогательно. Я там, где хочу быть.

Платон ставит моего брата, на минуточку — московского депутата - перед фактом, что как выйдет из больницы, будет просить моей руки.

Макс теряется от такой наглости, брови приподнимает, кивает слегка неуверенно. И потом, чуть позже, когда я выхожу его проводить в гостиницу, говорит:

- Ты что парню про меня рассказала, сестрица? Он только из-под наркоза, а уже требует твоей руки и сообщает о намерениях. Я хотел вообще-то познакомиться и пожелать здоровья.

- Ну я сказала, что ты злобный страшный цыган, у которого гонора и власти полные карманы.

Максим морщит лоб и закатывает глаза, я скрещиваю руки.

- Ну а что, не так?

Пожимает плечами, но выглядит довольным.

- Мужик-то твой не