моего детства. - Ругать не буду, это все моя вина, вышла за идиота! Где были мои глаза? Мой мозг?! Скотина Игорь, ненавижу его и его гонки, будь они прокляты. Вы голодные, ребята? Так и знала, я вам столько привезла... сейчас накормлю обоих.

- Я не хочу есть.

- Силы нужно восстановить быстро, поправишься сейчас.

- Мама, перестань, - натянуто.

- Твоя так называемая девушка, - она фыркает, - могла бы и приготовить что-то. С голоду без меня помрешь...

- Мама! - перебиваю.

Она замирает. Моргает быстро, вот-вот заплакать готова. Смотрю в упор.

- Ты что натворила? Где ты эту чушь про Элю вообще услышала?

- Мне Паша... ПалСаныч всё рассказал, что это план ваш.

- Пиздец!

Подхожу к кровати, сажусь.

- Платон...

- Уйди сейчас же.

- Платош, ты что такое говоришь. Я столько ехала...

- Уйди с моих глаз, иначе я тебе скажу что-то такое, что мы оба никогда не забудем и не простим. Ты мне жизнь сломать пытаешься.

- Людмила Михайловна, у них любовь, жениться собирались, а вы Элю при ее брате унизили, - аккуратно встревает Егор. - Вдруг она Платона не простит теперь?

- Значит, не по пути им было. Что свое — то вернется, и держать не надо. Просто не время еще. Куда вам жениться? Да и не подходят они друг другу совершенно. Наглая самоуверенная девица, я таких за километр обхожу. Вот Женечка...

- Да нет, мама, не так всё в жизни, - перебиваю я в полголоса. - То, что нравится, нужно искать, а если нашел, то держать крепко. - Поднимаю глаза. - Вот взять тебя. Сидишь дома, в четырех стенах, ждешь, пока отец одумается. Так он на тебя как взглянет — несчастную, обиженную - так вздрогнет. Зажила бы своей жизнью — счастливой, легкой, так может он бы давно у твоего порога ночевал. Подобное притягивает подобное. Всегда. Когда начинаешь заниматься тем, что нравится, что действительно любишь — это меняет жизнь. А «Женечку» твою я бы даже не заметил.

- Это всё гонки.

- Это всё я. Ты мне проблем подкинула море, Элину я всё равное верну, только если час назад мои дела шли бодро, и ее брат-депутат почти симпатизировал, теперь мне, блядь, придется из кожи вон вылезти.

- Не надо вылазить, чтобы нравиться. Это не твое, значит.

- Это мое, мама. - Развожу руками. - Такой вот я есть. И ты когда-то тоже вышла замуж за безбашенного гонщика, а не за занудливого Рыбакова, так с чего ты решила, что сможешь изменить меня?

- Я тебя знаю, Платон. Лучше тебя самого.

- Ты меня совсем не знаешь. Не можешь поддержать - оставь в покое.

- Вот только накормлю вкусненьким-горяченьким...

- Да я не хочу горяченького! - рявкаю. - Никакой домашней еды! Я не просил! Я хочу вернуть время, чтобы Элина сидела на моей кровати и кормила меня этой безвкусной кашей! Я так решил! Сам! А ты можешь решить за себя, чего тебе хочется. Но от меня отдельно.

Она продолжает стоять на месте, не двигаясь. Я выдыхаю и проговариваю спокойно, но уверенно:

- Мама, мне двадцать шесть лет, я до смерти устал прятаться от твоей заботы в гараже. Я хочу свою семью.

- А если твоей «новой» семье я не понравлюсь?

- Ты постараешься ей понравиться, если хочешь бывать в гостях и видеть внуков.

- Она что, беременная?!

- Я не знаю. - Новый приступ кашля не дает оценить ее реакцию. Но зато я оцениваю свою. И мысль о том, чтобы стать родителем, не кажется вдруг глупостью, как было всегда раньше. Егор совершил когда-то глупость, у него война с матерью его сына. С Элей у нас всё иначе. Она так сильно мне нравится во всем, что волосы по коже дыбом. Ехать с ней от Владика до Питера. Всю жизнь. Прокашлявшись, я добавляю: - Она не говорила, но если да, то это будет хорошо.

Мама качает головой.

- Когда ты одумаешься и приедешь, я буду над тобой долго смеяться.

- Надеюсь, ты не превратишь свою жизнь в еще одно ожидание. И больше никогда не разговаривай с Элиной в таком тоне.

Она выходит, захватив пакет с контейнерами. Я закрываю глаза под аплодисменты Егора.

- Заткнись, - говорю. - Пиздец как херово от ситуации. Почему я не могу просто сказать своей матери, что влюбился, а она не может порадоваться. Почему мои отношения всегда для нее смертельная обида?

- Если ты отпустишь Элю, будешь жалеть. Ты бы свои глаза бешеные видел, когда прискакал ко мне сообщать, что она теперь с тобой.

Усмехаюсь.

- Прям бешеные?

- Ага. Обидно стало, типа, выбрал ее, а не дружбу.

- Я пиздец как ее. Вляпался.

- Парни пишут, что Эля собрала вещи, попрощалась и в аэропорт поехала. Кажется, она не в Край летит, а в Москву с братом.

- Это не сюрприз после услышанного.

- Остановить?

- Как? Она под депутатским крылом. Он с охраной прилетел, нас арестуют. Да и проблеваться от кашля у всех на глазах — так себе план, это будет выглядеть как последний гвоздь в гроб отношений.

- Может, Эля, наоборот... сжалится? - расплывается в улыбке Егор, подкалывая.

- Есть идея получше.

***

Доехать от Красноярска до Москву — можно за сорок часов плюс время на сон. Слишком долго.

Мы летим на самолете.

Пристегиваюсь в кресле и смотрю перед собой, пальцами сжимаю резиновый тренажер. Руки пострадали не слишком сильно, пальцы и ногти сохранились, но кожа в не лучшем состоянии, разминаться нужно постоянно, иначе зарубцуется.

Элину брат увез в Москву в тот же день. Вечером я получил письмо на рабочую почту — Эля написала заявление о переходе на удаленку. Она по-прежнему оставалась ответственной за патент, но эта работа не требовала постоянного присутствия. Эля сделала так, как я хотел изначально.

Взбесился, конечно, что не просчитал маму и ее страсть к сценам. Слепая зона — время безумных виражей, потрясающих побед и фатальных ошибок.

Едва нас с Егором выписали, мы начали готовиться к поездке.

Каждый день я присылал Эле с курьером конфеты, цветы или пирожные, она не приняла ничего. А может, и не ее это были решения, так как она у родителей спряталась, а они люди непростые.

В любом случае ее строптивость и неприступность казались