Через некоторое время за ширму заглядывает медсестра ЛаДонна.

– Время для посещений подходит к концу, – шепчет она.

– Уже? – Я бросаю взгляд на часы, висящие на стене.

– Вы просидели с ней на руках почти три часа.

– Неужели?

– Правда-правда. У Остин довольный вид… и у вас тоже. Ну, как впечатления?

– Это было… – В поисках подходящего слова я целую Остин в макушку. – Волшебно!

Когда я укладываю Остин в пластиковую люльку и целую на прощание, взгляд мой падает на школьное удостоверение Санквиты на стене. Джин не смогла найти другой фотографии. Завтра нужно будет повесить рядом еще одну фотографию, говорю я себе.

Мою собственную.

Перемены, происходящие с Остин, кажутся невероятными. И хотя разум говорит мне, что к подобному результату привел бы контакт с любым теплым человеческим телом, в глубине души я знаю: Остин признала меня своей матерью, и это помогает ей выжить. После семи дней кенгурирования она смогла обходиться без аппарата искусственной вентиляции легких. Я наконец могу полюбоваться ее прелестно очерченным ротиком и потыкаться носом в ее носик, который больше не закрывает пластиковая маска. На девятый день после рождения Остин не только возвращает потерянный вес, но и набирает две унции. Она все больше походит на человеческое дитя, а не на крошечную инопланетянку.

Три часа дня. Я оставляю машину на стоянке и, прижимая к уху телефон, спешу в больницу. С тех пор как родилась Остин, я встаю до рассвета, чтобы приехать в свой офис до семи, обхожусь без перерыва на обед и к двум тридцати успеваю закончить все занятия. Это позволяет мне провести несколько счастливых часов с Остин.

– Кенгуру-терапия творит чудеса, – говорю я Шелли по телефону. – Остин уже дышит самостоятельно. Теперь ей осталось научиться сосать и глотать. Пока ее кормят через трубку, но уверена, вскоре в этом не будет необходимости. Ах, Шелл, видела бы ты, какая она хорошенькая! Жду не дождусь, когда смогу показать ее тебе. Ты получила фотографии, которые я тебе отправила?

– Да, конечно, – смеется Шелли. – Остин просто лапочка. Бретт, ты говоришь о ней, как самая настоящая сумасшедшая мамашка.

– Ну, надеюсь, я не буду грузить бедного ребенка всеми своими страхами, комплексами и неврозами.

– Надо же, я и не знала, что у тебя такая насыщенная внутренняя жизнь!

Мы обе хохочем.

– Шелл, я уже пришла. Поцелуй за меня детей и передай привет Джею.

Я опускаю телефон в сумку и иду к лифту. Невольно улыбаюсь, предвкушая маленький сюрприз, который непременно ожидает меня сегодня. Пока что Герберт не пропустил ни одного дня. К Остин его не пускают, но он каждое утро оставляет для нас маленькие подарки у дежурной медсестры. Когда я разворачиваю очередной сверток, это становится маленьким событием. Сестры и молодые мамы собираются вокруг, гадая, что же там на этот раз. Похоже, они радуются каждому новому подарку ничуть не меньше, чем я. Всех восхитил серебряный брелок, на котором выгравирована дата рождения Остин. Мне этот брелок, конечно, тоже нравится, но вчерашний подарок Герберта привел меня в восторг. Он распечатал две моих фотографии с Остин на руках, которые я ему прислала, и вставил их в рамки. На серебристой рамке надпись: «Мы с дочкой», на нежно-розовой – «Мы с мамой».

Однако сегодня сюрприз ожидает меня совсем не там, где я предполагала. На пятом этаже сестры ЛаДонна, Морин и охранник пытаются оттеснить от входа в отделение какую-то женщину. По плечам женщины рассыпаются волосы соломенного цвета, бесформенное пальто с воротником из искусственного меха не скрывает ее ужасающей худобы.

– Вы обязаны меня пустить! – кричит женщина. Язык ее заплетается, и она нетвердо держится на своих высоченных каблуках. – Я имею право увидеть свою внучку!

Эта особа, похоже, пьяна в стельку. Ничего не скажешь, ее внучке не слишком повезло с бабушкой. Сестра ЛаДонна, заметив меня, бросает в мою сторону предостерегающий взгляд. Я поворачиваюсь и отхожу, но звуки скандала преследуют меня.

– Мэм, вам нечего здесь делать, – повторяет охранник. – Покиньте помещение или я вызову полицию.

– Вызывай кого хочешь! Мне нечего бояться полиции! Я ничего плохого не сделала. Я специально приехала из Детройта и не уйду, пока не увижу внучку, понял?

Господи боже! Я сворачиваю за угол, где меня никто не видит, и в изнеможении прислоняюсь к стене. Так это мать Санквиты! Шаги все ближе, возбужденные крики громче.

– Не лапай меня своими грязными руками! Иначе пойдешь под суд, засранец!

Они сворачивают за угол. Страшная женщина так близко, что я ощущаю исходящий от нее запах сигаретного дыма. Кожа у нее серая, как холодная овсяная каша, ухмылка, застывшая на губах, напоминает хищный оскал. Я прижимаюсь к стене, пытаясь стать невидимой. «Наркоманка», – вертится у меня в голове. Скорее всего, подсела на наркотики. В памяти всплывают слова Санквиты: «Я знаю, почему мама не проснулась, хотя мальчики кричали как сумасшедшие. Вернувшись из школы домой, я спустила в унитаз всю эту гадость, которой она себя накачивала».

Охранник, вцепившись в руку женщины, тащит ее к лифту. Она упирается, осыпая его оскорблениями и проклятиями. Оказавшись рядом со мной, она прищуривается, словно желая получше меня рассмотреть. В глазах у меня темнеет от ужаса. Неужели она знает, кто я такая? Знает, что я хочу удочерить Остин?

Охранник пытается запихнуть женщину в лифт, но она выгибает шею и буравит меня взглядом холодных серых глаз:

– А тебе что здесь нужно, сука?

Сочувствие, которое я к ней испытывала, моментально улетучивается. Его вытесняет материнский инстинкт, желание любой ценой защитить свое дитя. Ради жизни и счастья Остин я готова умереть или пойти на убийство. Осознав это, я испытываю странную смесь чувств: ужас, удивление и гордость одновременно.

Сестры в отделении для новорожденных возбужденно переговариваются. ЛаДонна хватает меня за локоть и отводит в угол:

– У нас возникла проблема.

– Мать Санквиты? – спрашиваю я, прекрасно зная ответ.

ЛаДонна кивает и оглядывается по сторонам, желая удостовериться, что нас никто не слышит.

– Да, явилась как снег на голову. Ее зовут Тиа Робинсон. Едва держится на ногах – то ли напилась, то ли еще что… В общем, кошмарная особа… – (Холодная волна паники накрывает меня с головой.) – Говорит, что приехала за внучкой.

Сестра ЛаДонна качает головой, давая понять, что не одобряет этой безумной идеи.

Язык отказывается мне повиноваться, и лишь несколько мгновений спустя удается выговорить:

– Но… разве это возможно? Разве такой женщине могут отдать ребенка?

– В этой жизни возможно все, – пожимает плечами ЛаДонна. – Если у ребенка есть близкие родственники, желающие взять его на свое попечение, им, как правило, не отказывают. Меньше забот органам опеки.