– Славно слышать, – говорю я. Какой странный у нас с ней обед. Когда мы работали вместе, я бы ни за что не назвала нас друзьями. Мы никогда не обедали вместе. Не то чтобы мне не нравилось на нее работать. Я ее уважала, и между нами существовала иерархия. Или мне кажется, что существовала.

Мы заказываем по панцанелле, которая, узнаю я с восторгом, представляет собой салат из овощей и пропитанного хлеба.

Она руководит течением разговора, как во время ток-шоу.

– Сколько я его знаю, Кент всегда был сексистским говнюком, – говорит она. – Но он здорово маскируется.

– Наверное, я всегда быстро находила для этого оправдание или боялась что-нибудь сказать, потому что он, типа, мой босс. – Я вспоминаю, как он предпочитал мнение Доминика моему и как всегда просил женщин, а не мужчин делать заметки во время собраний, потому что женщины якобы «лучше подмечают детали». Из-за этого нам казалось, что к нам относятся как-то по-особенному. – Но затем мне стало ясно как день, что он обожает Доминика, а себя я почувствовала на втором плане, даже несмотря на то, что работала на станции гораздо дольше.

– Так он и работает, проворный ублюдок. Он чрезмерно обходителен и таким образом скрывает то, что глубоко презирает женщин. Возможно, он даже не осознает этого, ведь интернализированная мизогиния – тот еще наркотик. Но это не оправдывает его поведение. Я также слышала, как он хвастается тем, что нанимает не-белых людей, – словно он в одиночку решает все проблемы с инклюзией в этой сфере. – Она заговорщически наклоняется ближе, опершись о стол локтями. – А знаешь, что однажды он звал меня на свидание?

– Что?

– Ага. Я на тот момент еще не совершила каминг-аут на работе, и когда я сказала ему, что не заинтересована, он сделал вид, будто ничего и не было. Тогда он был главой службы новостей, а я – журналисткой, и он начал выдавать мне репортажи, которые больше никто не хотел брать – события настолько скучные, что станция вообще, наверное, не должна была их освещать. А еще он иногда выбрасывал их из эфира. Я пыталась обсудить это с ним, но он настаивал, что таков удел всех новичков. Так продолжалось целый год, пока меня не назначили ведущей в «Звуки Пьюджет».

– Господи, – говорю я. – Палома, мне очень жаль.

– Хуже всего то, что остальные, судя по всему, были от него без ума и безмерно его уважали, – продолжает она. – И из-за этой негласной иерархии я ничего не могла сказать вслух.

Прибывает наша еда, и пару минут мы молчим, зарываясь в салат вилками.

Наконец я нахожу слова, чтобы поведать ей о собственных комплексах.

– Я ощущала похожую иерархию, когда работала с тобой, – признаюсь я.

– Иерархию? Из-за меня?

И она выглядит настолько потрясенной, что сперва я хочу забрать слова обратно, но вместо этого продолжаю:

– Думаю, между продюсерами и ведущими существует странная динамика. Вы – это «таланты», а наша работа – сделать вашу работу как можно проще.

Я прекрасно осознаю, что говорю «наша» так, словно я все еще продюсер – словно я только что не была ведущей успешного, но обреченного шоу. Может быть, по натуре своей я и есть продюсер.

– Извини, – говорит Палома после паузы. Затем она выдавливает улыбку. – Если тебя это успокоит, я теперь сама покупаю себе семена чиа. Меня спустили с небес на землю.

– Тяжело было уйти с общественного радио?

– Тяжело было быть с него выпихнутой, – говорит она. – Уверена, Кент годами искал причину избавиться от меня. Но, думаю, для меня наступило время двигаться дальше, пускай даже сперва я этого и не хотела. Уж по чему, а по кампаниям по сбору средств я точно не скучаю.

– Стой, разве тебе не нравится клянчить деньги у незнакомых людей? – спрашиваю я, и она смеется.

– Общественное радио – это не твоя личность, – говорит она. – Кхм, это говорит тебе женщина, для которой оно было всем. Ты все еще в начале своей карьеры, а у людей короткая концентрация внимания. Если ты хочешь вернуться на радио, то можешь это сделать. Скандал его у тебя не отнимет. Я с радостью напишу тебе рекомендательное письмо, если это тебе поможет. Но если ты не уверена и если у тебя есть такая возможность… то почему бы не помедлить, прежде чем делать следующий шаг.

– Просто я работала на радио так долго, что понятия не имею, где еще могу пригодиться.

Она странно на меня смотрит.

– Шай Голдстайн, – говорит она, – если ты о себе такого мнения, то ты совсем не такая, какой я тебя представляла.

Я машинально провожу браслетом ЧБСЗБМ вверх-вниз по запястью. Амина иногда присылает мне фото своей новой квартиры – и да, она гораздо больше и дешевле, чем любая другая в Сиэтле. Пока мы ориентировочно назначили мой приезд на ноябрь, когда она устроится.

Тейтум, девушка Рути, работает в веганском кафе в Северном Сиэтле и поставляет нам бесплатную еду, пока мы с Рути рассылаем резюме и соболезнуем друг другу из-за отсутствия работы. Бесплатная еда выручает. Еще больше выручает алкоголь, но, честно сказать, мне правда стоит сократить его употребление днем.

Выходные не такие пустые, как я боялась, – хотя это, наверное, потому, что будни еще довольно бездеятельны. Сегодня днем я собеседовалась на позицию копирайтера в маркетинговом агентстве – не знаю, нужно ли мне это, но они были первыми, кто мне ответил. Во время разговора кто-то постучал в дверь и попросил мою собеседницу поговорить с менеджером по персоналу; когда она вернулась, то была подчеркнуто холоднее, чем прежде.

– Ты всегда можешь вернуться на коммерческое радио вместе со мной, – говорит Рути, окуная жареный батат в соус айоли из сирачи. – KZYO предложили мне прежнюю работу, но я не уверена, что соглашусь. Пытаюсь понять, какие у меня есть варианты.

Я отпиваю розé.

– Честно говоря, не уверена, что выдержу рекламные вставки.

– Не так уж они и ужасны.

Она напевает знакомый джингл, и из-за прилавка раздается крик Тейтум:

– Снова джингл огурцов? Ей запрещено его петь в радиусе пяти метров от меня – правило наших отношений.

Рути подносит палец к губам.

– Зато денег там – куры не клю-ю-ют, – напевает она.

– Я подумаю об этом, – обещаю я.

Мы возвращаемся к ноутам, и щелканье наших клавиш перемешивается с девичьим сёрферским поп-панком, раздающимся из колонок. В кафе не то чтобы людно – точнее, здесь только мы, да еще Тейтум и повар на кухне.

– Ты ведь дашь мне знать, если я могу чем-нибудь тебе помочь? – спрашиваю я у Рути через пару минут. Все еще странно сидеть напротив нее после пяти месяцев лжи.

Руки Рути зависают над клавиатурой, ее кольца сверкают в свете дня.

– Я уже сто раз тебе сказала, что простила тебя, – говорит она. – Чем бы ты там себя ни накручивала, обо мне можешь не беспокоиться.