– Поначалу так и было, – признает он, – но мне нравилось вести передачу. Мне нравилось вести ее с тобой.

– Даже если это так, передача была плохим решением с самого начала. – Я еще раз пихаю чемодан. – Ну давай, давай же, просто закройся нахер. Это ведь твоя единственная работа. – Все это было ложью. Включая нас.

– Ты ведь не всерьез? Что между нами все было ложью. Давай помогу…

– Я справлюсь, – говорю я сквозь сжатые зубы, опускаясь на чемодан всем весом, чтобы с силой застегнуть молнию, и выдыхаю, когда он наконец закрыт.

Я так ужасно хочу сказать ему, что, разумеется, говорила правду. Разумеется, я хочу забраться обратно в постель и дать ему обнять меня, пока не перестану чувствовать себя абсолютно, безнадежно потерянной. Разумеется, между нами все было на самом деле.

Но честно говоря, больше я в этом не уверена.

– Давай вернемся в Сиэтл и отдохнем, – говорит он. – И поговорим обо всем, когда успокоимся?

– Я спокойна. – Я с глухим шлепком швыряю чемодан на пол. – И хватит с меня разговоров. Так что, видимо, в следующий раз услышу тебя, когда вернешься на ТОР.

Слезы начинают литься ручьем, как только я захлопываю за собой дверь.

Не помню ни поездки в аэропорт, ни раннего рейса, на который мне удается сесть, ни дороги домой. Ничего не чувствую, когда подбираю чемодан с багажной ленты, забираю Стива из отеля для собак и когда раз за разом обновляю профили в соцсетях, пока не удаляю свой аккаунт из каждой, потому что для меня это слишком.

Мое имя – хэштег.

Я превратилась в шутку.

Посмешище общественного радио.

Доминику хватает наглости написать мне.

Удалить, удалить, удалить.

Когда я щелкаю всеми выключателями в доме, на меня с каждой поверхности таращатся спонсорские товары. Кукурузные туфли, которые, к слову, потрясающе пахнут. Стельки, сшитые на заказ, которые были удобными один день, а на следующий – стерли ноги в кровь. И если я увижу хоть еще один фруктово-ореховый батончик, то закричу.

Я заползаю в кровать на бесплатный и в каком-то смысле изменивший мою жизнь матрас с эффектом памяти и зарываюсь лицом в мех Стива. Он, видимо, понимает, что мне херово, потому что ведет себя тише, чем свойственно его энергичной натуре. Я сама устрою для себя праздник жалости – без стыда и в полном одиночестве. Никто меня за это не осудит, ведь никто об этом не узнает.

– Включая тебя, Стив, – бормочу я, когда ловлю его за тем, что он как-то особенно дико смотрит на меня косым взглядом.

Следующие несколько дней я зомби. Я игнорирую сообщения и звонки от мамы, Амины, Ти Джея и Рути, игнорирую новые сообщения от Доминика. Свадьба на следующей неделе, и я понимаю, что мне придется увидеться с Аминой и объяснить всем, какая я позорная врунья. Но пока не время. Еще нет.

Я не обновляю подкасты и не включаю радио. Я знаю, что наша – их – кампания уже совсем скоро, и не могу слушать, как они просят денег. «Позвоните сейчас, оформите ежемесячное пожертвование в двадцать долларов и в подарок вы получите футболку ТОР…» Я каждый год с таким нетерпением ждала нового дизайна футболок. Они все лежат у меня в ящике – от первой до последней, разной степени мягкости в результате бесчисленных стирок. Обожаю эти футболки. Я буду по ним скучать.

Господи, сколько же футболок «Экс-просвета» очутятся в секонде или на свалке?

Я отдала весь свой третий десяток общественному радио, а оно отплатило мне совсем не так, как я рассчитывала. И все же удивительно, но… когда я думаю, что мне больше никогда не придется возвращаться на ТОР, я чувствую что-то вроде облегчения. Разумеется, так же присутствуют несчастная любовь и унижение, но облегчение есть. Передаче конец. Моей карьере на общественном радио – тоже, но мне больше не придется нести на своих плечах ношу этой лжи, и я смогу немного выпрямиться. Я долгие годы работала не покладая рук, ночами и по выходным. Без перерывов. Может, теперь у меня будет время решить, чего я действительно хочу.

Может, как только утихнет скандал в соцсетях, а я перестану каждый день выпивать по бутылке вина, то смогу понять, что все вообще-то не так уж плохо.

В конце концов этот провал уберег меня от самой большой любовной катастрофы в моей жизни.

На четвертый день после ПодКона я наконец-то открываю ноутбук. Я переношу его на диван и отпихиваю контейнер из-под еды, чтобы поближе держать еще одну опорожненную наполовину бутылку вина. Вместо того чтобы сразу зайти в соцсети или на рабочий почтовый аккаунт, который уже наверняка удален, я открываю файл, к которому не прикасалась вечность.

У моего папы были всевозможные записывающие устройства – некоторые из этого века, еще больше – из предыдущего. Мы спорили об аналоговой и цифровой записи в перерывах между работой над многочисленными «радиошоу». В конце концов я загрузила все на свой компьютер и спрятала в папку с простым названием из его инициалов «ДГ». Как будто, назвав ее двумя буквами, мне будет проще в нее заглядывать.

Но дело в том, что людей теряют не единожды. Это происходит всякий раз, когда делаешь что-то классное и хочешь, чтобы умершие тоже это увидели, всякий раз, когда у тебя проблемы и нужен совет. Всякий раз, когда терпишь неудачи. Утрата разъедает твои представления о норме, а на ее месте вырастает нечто совершенно ненормальное, и тем не менее ты все равно ищешь способ тянуть эту лямку дальше.

Десять лет – и я по-прежнему теряю его каждый день.

Поначалу слышать его голос через колонки ноутбука до невозможного больно. Наше записывающее оборудование было слишком хорошим – нет статики, звук как будто ни на секунду не состарился.

– Вы слушаете «Новости с Дэном и Шай», – говорит он тем самым идеальным голосом, и я отпиваю еще вина.

Я слышу хихиканье одиннадцатилетней Шай.

– Нет, нет, сначала ты должен сказать мое имя.

– Упс, извиняюсь, вылетело из головы. Попробуем еще разок. Это «Новости с Дэном и…»

– Пап, ты снова ошибся!

– Ой, блин, да? Еще разок…

Разумеется, он делал это сознательно. Сейчас я это слышу.

Я слушаю, как мы препираемся, смеемся, рассказываем истории. Это трогает, и у меня щемит в сердце, но записи не привносят той ясности, на которую я надеялась.

Факт: я обожала записывать передачи со своим папой.

Факт: я хотела вырасти и звучать по радио.

Я мечтала рассказывать истории, которые бы заставили людей что-то почувствовать – так же, как когда-то почувствовала я с помощью радио. Какое-то время собственное успешное шоу казалось ответом на главные вопросы моей жизни. Оно было доказательством, валидацией.