Я немножко понимаю, каково это.

Мой Шум меняет окраску.

Голос Виолы смягчается — самую малость.

— Бена нет, Манчи нет, моих родителей нет, — говорит она. — И это ужасно. Ужасно! Но мы почти дошли до конца дороги. Мы почти на месте. Если ты не сдашься в последний момент, я тоже не сдамся.

— Ты веришь, что в конце дороги нас ждет надежда?

— Нет, — просто отвечает Виола и прячет глаза. — Нет, не верю, однако останавливаться не собираюсь. Ты со мной?

Отвечать мне не нужно.

Мы просто бежим дальше.

Но…

— Мы можем бежать прямо по дороге, — говорю я.

— Так ведь армия… — возражает Виола. — Они на конях.

— Они знают, что мы здесь. И мы знаем, что они здесь. Похоже, мы выбрали одну дорогу к Хейвену.

— Ну да, и мы услышим, когда они будут близко, — кивает Виола. — А идти по дороге гораздо легче.

— Да и быстрее.

Тут Виола говорит:

— Ну, тогда выходим на твою клятую дорогу! Скорее в Хейвен!

Я ухмыляюсь:

— Ты сказала «клятую». Ей-богу, сказала!

Вопщем, мы выходим на клятую дорогу и бежим по ней, сколько хватает сил. Дорога не изменилась: все тот же пыльный извилистый путь, каким он был множество миль назад, а вокруг все тот же зеленый, лесистый Новый свет.

Если приземлиться тут и ничего не знать о планете, она и впрямь сойдет за Эдем.

Вокруг расстилается широкая долина: внизу, у реки, она ровная, а потом начинает бугриться холмами. Они залиты лунным светом, и до самого горизонта не видно ни малейшего намека на поселение — по крайней мере, огни нигде не горят.

Хейвена тоже нет. Мы находимся на самой ровной части долины и за поворотами дороги — ни до нас, ни после, — ничего толком не видим. Оба берега реки покрывает лес, и невольно возникает мысль, что весь Новый свет собрал вещи и бежал, оставив за собой только голую дорогу.

Мы идем дальше.

И дальше.

Лишь с первыми полосками света на горизонте мы останавливаемся набрать воды.

Вокруг, если не считать моего Шума и рева реки, не слышно ни звука.

Ни топота копыт. Ни чужого Шума.

— Ты понимаешь, что это значит? Бен его остановил, — говорит Виола, не глядя мне в глаза. — Не знаю как, но он одолел всадника.

Я только мычу и киваю.

— И выстрелов мы не слышали.

Опять мычу.

— Прости, что наорала на тебя, — говорит Виола. — Иначе ты бы не пошел дальше. А я не хотела, чтобы ты останавливался.

— Знаю.

Мы прислоняемся к стволам двух разных деревьев: дорога теперь позади нас, а за рекой видны только деревья. Конец долины здесь поднимается, и впереди ничего не видно, кроме неба, которое становится все светлее, голубее, больше и пустее, пока с него не исчезают даже звезды.

— Когда мы с родителями улетели с корабля, — говорит Виола, глядя вместе со мной на другой берег реки, — я очень переживала, что расстаюсь с друзьями. Это были обыкновенные дети из простых семей таких же хранителей, как мои папа с мамой, и все же… Я боялась, что целых семь месяцев буду единственным ребенком на планете.

Я делаю глоток воды:

— А у меня не было друзей в Прентисстауне.

Она поворачивается ко мне:

— Как это не было друзей? Совсем?

— Ну сначала было несколько, на пару месяцев старше. Когда мальчики становятся мужчинами, с другими детьми они больше не разговаривают. — Я пожимаю плечами. — А я был последним мальчиком. В конце концов, мы с Манчи остались одни.

Виола смотрит на гаснущие звезды:

— Ужасно глупое правило.

— Да уж.

Больше мы ничего не говорим, просто стоим на берегу и отдыхаем, глядя на разгорающийся горизонт.

Вдвоем.

А через минуту опять начинаем собираться в путь.

— Завтра мы можем уже быть в Хейвене, — говорю я. — Если не останавливаться.

— Завтра, — кивает Виола. — Надеюсь, там будет еда.

Я отдаю сумку Виоле — теперь ее очередь нести. Из-за возвышенности в конце долины выглядывает краешек солнца, и кажется, что река втекает прямо в него. И вдруг, когда свет озаряет холмы на другом берегу, мне в глаза бросается что-то странное.

Почуяв неладное в моем Шуме, Виола резко оборачивается:

— Что такое?

Я заслоняю глаза от солнца. Над вершиной одного из далеких холмов впереди поднимается пыльный след.

Он двигается.

— Что это? — спрашиваю я.

Виола вытаскивает из сумки бинокль:

— Толком не видно: деревья мешают.

— Какие-то путешественники?

— Может, вторая дорога. По которой мы не пошли.

Минуту или две мы наблюдаем за пыльным следом, медленно двигающимся в сторону Хейвена. Странно наблюдать за ним и не слышать никаких звуков.

— Знать бы, где сейчас армия, — говорю я. — Насколько, интересно, мы оторвались?

— Может, в Карбонел-даунс им дали хороший бой. — Виола смотрит в бинокль туда, откуда мы пришли, но дорога слишком извилиста, а мы стоим слишком низко. Куда ни кинь взгляд, везде сплошные деревья. Деревья, небо и пыльный след, беззвучно ползущий по склону далекого холма.

— Надо поторапливаться, — говорю я. — Что-то мне не по себе.

— Идем, — тихо соглашается Виола.

И мы снова выходим на дорогу.

Снова в бега.

Еды у нас нет, такшто завтраком служат непонятные желтые фрукты, которые Виола заметила на одном дереве — якобы она ела точно такие же в Карбонел-даунс. Их же мы едим на обед — все лучше, чем ничего.

Я снова вспоминаю про нож.

Будь у нас время, смог бы я охотиться?

Но времени нет.

Мы бежим все утро и весь день. Пустой мир вокруг по-прежнему наводит жуть. В нем только мы с Виолой, бегущие по дну долины: никаких деревень вокруг, никаких караванов или телег, никаких звуков, которые могли бы пробиться сквозь рев реки, с каждым километром становящийся все громче и громче. Я даже свой Шум с трудом разбираю, и нам с Виолой приходится чуть ли не кричать, чтобы расслышать друг друга.

Но мы слишком голодны, чтобы говорить. И слишком устали. И слишком долго бежим.

Я ловлю себя на том, что наблюдаю за Виолой.

Пыльный след на далеком холме тоже не останавливается и в конце концов исчезает вдали. Я наблюдаю, как Виола то и дело смотрит на него, как морщится от боли в ногах, как растирает их на привалах и как пьет воду из бутылки.