До конца.

Прочесть последние слова в жизни моей мамы…

— Нет! — выпаливаю я.

Ты зовешь меня, сынок, и я иду к тебе.

Навсегда в моем Шуме.

— Нет, — повторяю я. — На севодня хватит.

Я смотрю на Виолу: лицо у нее такое же грусное, как мой Шум. Глаза мокрые, подбородок дрожит — едва заметный трепет в свете восходящего сонца. Виола видит, что я на нее смотрю, чувствует это в моем Шуме и отворачивается к реке.

А потом — ранним утром, в начале нового дня, — я впервые понимаю коечто очень важное.

Очень.

Настолько важное, что от этого осознания я вскакиваю на ноги.

Я знаю, что думает Виола.

Знаю, что она думает.

Я даже не вижу ее лица, но знаю, что происходит у нее внутри.

Поворот ее тела, наклон головы, положение рук и книжки на коленях, легкое напряжение в спине, когда она слышит эти мысли в моем Шуме…

Я могу это прочесть.

Я читаю ее.

Виола думает о своих родителях, которые летели сюда с теми же надеждами, что у моей матери. И еще она гадает: неужели надежда в конце нашей дороги тоже не сбудется, как не сбылись надежды моей мамы? А потом Виола вкладывает прочитанные слова в уста собственных родителей — они говорят ей, что любят, скучают и хотят открыть ей все чудеса мира. И еще Виола берет песню моей мамы и сплетает ее со своими чувствами, такшто в итоге она становится ее собственной.

И ей больно от этого. Это правильная боль, хорошая, но всетаки боль, пусть хорошая, но боль.

Ей больно.

Я знаю.

Знаю наверняка.

Потомушто я могу читать ее мысли.

Я могу читать Виолин Шум, хотя его у нее нет.

Теперь я знаю, кто она.

Я знаю Виолу Ид.

Я хватаюсь за голову, чтобы все это переварить.

— Виола, — шепчу я дрожащим голосом.

— Знаю… — тихо говорит она, крепко обхватывая себя руками, все еще не глядя на меня.

И я смотрю, как она сидит на берегу реки и глядит на воду, и мы вместе ждем восхода сонца — зная друг друга.

Мы оба теперь знаем друг друга.

Сонце ползет вверх по небу, а рев становится просто и оглушительным: река стремительно несет свои воды к концу долины, бурля и брыжжа пеной на порогах.

Виола нарушает повисшую между нами зачарованную тишину.

— Ты уже понял, что впереди? — спрашивает она, вытаскивая бинокль и глядя вниз по течению. Оттуда встает сонце, поэтому она заслоняет линзы рукой.

— Что?

Виола жмет какие-то кнопки и снова смотрит:

— Да что там?

Она передает бинокль мне.

Я гляжу на пену и пороги до самого…

Конца.

В нескольких километрах от нас река внезапно обрывается. Повисает в воздухе.

— Еще один водопад! — выдыхаю я.

— И гораздо больше, чем тот, что мы видели с Уилфом.

— Ну и что? Где-то должен быть спуск, дорога же проложена. Не волнуйся…

— Да я не об этом.

— А о чем тогда?

— Я о том, — объясняет Виола, недовольная моей тупостью, — что у подножия такого огромного водопада непременно должен быть город. О том, что если выбирать на новой планете место для первого поселения, то долина под таким водопадом может показаться из космоса раем, ведь здесь плодородная почва и нет недостатка в воде.

Мой Шум немного вскидывается.

Потомушто ни о чем таком я и думать не смел.

— Хейвен…

— Готова поспорить на что угодно, мы его нашли. Готова поспорить, что, когда мы доберемся до водопада, внизу будет Хейвен.

— А если побежим, — добавляю я, — то даже поспеем к завтраку.

Виола смотрит мне в глаза — впервые с тех пор, как открыла дневник моей мамы.

А потом говорит:

— Если побежим?

И улыбается.

Искренне, по-настоящему.

И я опять понимаю, что значит эта улыбка.

Мы хватаем вещи и припускаем вперед.

Куда быстрее, чем раньше.

Мои ноги жутко болят. У Виолы наверняка тоже. Всюду волдыри и царапины, сердце ноет от бесконечных утрат и потерь. И у нее тоже.

Но мы бежим.

Как мы бежим!

Потомушто вдруг в конце дороги (заткнись!)…

Вдруг там и впрямь (не думай об этом!)…

Вдруг там нас и впрямь ждет надежда.

Река становится шире и прямее, а склоны холмов, образующих края речной долины, как бутто вот-вот сомкнутся над нами. С реки начинают долетать мелкие брызги: у нас намокают лица, руки, а потом и одежда. Грохот становится оглушительным, заполняя собой весь мир, но это хороший, нестрашный грохот. Он как бутто омывает тебя и уносит с собой весь Шум.

А думаю я вот что: пожалста, пусть у подножия водопада будет Хейвен.

Пожалста.

Потомушто я вижу радостное лицо Виолы — она то и дело оглядывается на меня и все время торопит, то кивками, то улыбками… Надежда может толкать вперед, может заставить тебя жить дальше, но все же она очень опасна, ведь, когда она не оправдывается, это больно и страшно… Все равно что брать мир на слабо, но разве мир когда-нибудь позволял выигрывать споры?

Пожалста, пусть там будет Хейвен.

Ну пожалста пожалста пожалста!

У нас уходит больше часа на то, чтобы добраться до водопада, хотя мы почти все время бежим. Дорога начинает подниматься, немного возвышаясь над рекой, а вода с неимоверным грохотом несется по скалистым порогам. Между рекой и дорогой теперь вапще нет деревьев, а склон справа становится все круче и отвеснее: долина смыкается над нами, такшто впереди остаются только река и водопад.

— Еще немного! — кричит Виола на бегу, ее волосы прыгают по спине и плечам, все вокруг заливает солнечный свет.

А потом…

А потом мы оказываемся на краю обрыва, и дорога резко уходит вниз и направо.

Мы останавливаемся.

Водопад огромный, полкилометра в ширину, не меньше. Вода летит вниз с обрыва грохочущим потоком белой пены, а брызги и туман от него расходятся на сотни метров во все стороны, отбрасывая бесчисленные радуги и насквозь пропитывая влагой нашу одежду.

— Тодд… — едва слышно произносит Виола.

Могла бы ничего не говорить.