«Видимо, Кураев никого не хочет полностью посвящать в свои планы, а потому Аполлона использует лишь для связи со мной, чтоб самому не появляться до поры до времени близ крепости. Хотя… Как знать… Во всяком случае с обоими нужно ухо держать востро…» – думал Василий, поглядывая через стол на Ушакова, уплетавшего после дальней и тряской дороги приготовленный Сашкой рыбный пирог.

– Повезло тебе с парнем, повезло, – восхищенно приговаривал Аполлон, вытирая замасленные пальцы о лежавшее рядом полотенце. – Он и готовит отлично, и чистюля, как погляжу. Может, поменяемся? Я к тебе своего Прохора отправлю, а Сашку с собой заберу? И деньжат не пожалею, – добавил он.

– Так ты у него и спроси, – кивнул Василий в сторону Сашки. – Он человек свободный, ему и выбирать, где жить и с кем быть.

– Что скажешь, Александр? Поедешь со мной в столицу? Там жить будешь не в такой халупе, как у твоего барина, а в каменном доме с паркетными полами, с зеркалами во всю стену. Соглашайся, не обижу…

Сашка испуганно стоял у стенки и водил глазами по сторонам, переводя взгляд то на Василия, то на Ушакова.

– Не могу, – наконец выдохнул он. – Как мне Василия Яковлевича оставить, мы с ним уже столько годков? Никак бросить не могу.

– Жаль, – вздохнул неудавшийся перекупщик. – Понравился мне твой пирог, хотел бы тебя к себе заполучить, да, видать, не выйдет. Ладно, живи дальше, только не пожалей потом, когда время придет другого хозяина искать.

Мировича насторожило это высказывание. И когда Сашка, собрав посуду, унес ее в свой флигек, напрямую спросил Ушакова:

– О чем это ты? Что за намеки такие? Что это значит: «когда время придет»? Отвечай, а то больше с тобой дел иметь не хочу, так и передай своему хозяину!

Ушаков понял, что сказанул лишнего, но сознаваться в том не спешил, а, отмахнувшись, заявил:

– Приношу извинения, не так сказал. Меня, дворянина, знаешь ли, обидел отказ твоего слуги. Я ему доброе место предлагаю, а он нос воротит. Тоже мне, птичка заморская!

Василий не стал допытываться, понимая, тот все одно вывернется, словно пойманный уж, сколько его ни лови на слове.

– Спать ляжешь? Или посидишь еще? Может, прогуляемся перед сном? Воздух тут хоть и сырой, но чистый, бодрит.

– Ночь на дворе. Куда идти? Фонари тут, как в столице, никто не зажигает. Нет, не пойду. Ты мне лучше нарисуй план крепости, как то Гаврила Андреевич просил.

– Зачем он ему? План крепости? Мог бы и в Петербурге у кого из инженеров спросить. Там, поди, все доподлинно указано. А из меня какой рисовальщик?

– Нет уж, рисуй, а то мне придется завтра лодку нанимать и объезжать остров, самому на бумагу все наносить. А если кто поинтересуется, чем это я занят? Меня схватят, начнут допытываться, к кому и зачем приехал. Как тебе такой оборот?

Мировичу не оставалось ничего другого, как сесть и по памяти нанести расположение стен, ворот и крепостных башен, выстроенных еще в незапамятные времена на острове. Ушаков глянул на его чертеж и потребовал:

– Рисуй, где арестантские камеры.

Сжав зубы Мирович, обозначил и их местонахождение.

– Как те башни называются? – спросил его Ушаков. – Слышал, будто одна из них зовется Государевой, а остальные как?

– Вот Головина башня, а вот эта – Головкина, другая – Флажная, а о которой ты сказал, – он пометил ее значком, – и есть Государева. Теперь все?

– Вот теперь можно и на боковую, – отвечал довольным тоном Ушаков, засовывая чертеж в свою дорожную сумку.

Когда он уснул, Мирович долго лежал с закрытыми глазами и ему вновь вспоминались слова деда: «Бойся, внучок, лихих людей, подведут они тебя под монастырь, и сам не заметишь». Все так и вышло. Не успел глазом моргнуть, а уже нарисовал план крепости.

«Может, Кураев собрался переправить его через границу? И неизвестно, к кому он попадет в руки. Тогда точно окажусь вместе с другими арестантами в этой крепости, только уже узником, а не охранником», – осенило вдруг его.

Он бесшумно встал и, не зажигая свечи, на ощупь нашел сумку Ушакова и вытащил из нее листок, на котором собственной рукой час назад едва не подписал себе приговор. Он тут же спрятал его к себе в сапог, а едва стало светать, ушел в часть. Когда на другой день он вернулся в дом, то Ушакова не оказалось, что Василия только порадовало. Хотя, как он понимал, радость его продлится не долго.

…По зиме установился санный путь. По нему и прикатил некий важный вельможа с поручением от императрицы привезти одного из узников в Петербург. На Неве лед еще не встал, и через переправу в крепость солдаты добирались на баркасе с баграми в руках, отталкивая от бортов плывущие по реке льдины. Сановник переправился вместе с ними и прошел внутрь центрального равелина, где задержался недолго, а уже через час вышел оттуда в сопровождении коменданта Ивана Бердникова, поддерживавшего важную персону под ручку. На лицо арестанта была напялена черная маска с прорезями для глаз и рта. Шел он, осторожно делая каждый шаг, озираясь по сторонам, а один из сопровождающих время от времени что-то шептал ему на ухо. Узник от его слов вздрагивал, замедлял шаг, но его заставляли идти дальше. Выглядел он весьма зловеще, словно злой демон, явившийся на землю за чьей-то душой. Офицеры конвоя время от времени крестились, а солдатам и вовсе было приказано повернуться спиной к нему.

Тем же вечером объявили о сборе специальной команды из двух десятков человек сопровождать загадочного узника в столицу. Старшим назначили Василия Мировича, чему он нисколечко не удивился, достаточно знакомый с влиянием своих невидимых покровителей.

Выехали почему-то поздней ночью с факелами в руках, но потом взошла луна, и тусклый свет, исходящий от них, не понадобился. До петербургских предместий добрались по первым сумеркам и проехали к казармам какого-то полка, стоящего в пригороде. Там к занавешенной карете, где вместе с петербургским сановником и двумя офицерами охраны ехал виновник их спешной поездки, подошли четыре преображенца. Причем рядовой состав предварительно завели во внутренние помещения, оставив лишь офицеров. Открыли дверцу кареты, оттуда спустился доставленный узник, одетый в длинный тулуп, в меховой шапке на голове и все в той же маске на лице. Он взглянул по сторонам, причем преображенцы отдали ему честь, и все вместе проследовали в помещение гауптвахты.

Мирович во все глаза смотрел на поразившее его зрелище и гадал, кто бы это мог быть. Не успел он решить эту загадку, как услышал сзади себя вкрадчивый голос:

– Правильно думаете. Это тот самый арестант, о котором я просил вас доставить сведения. Теперь вы убедились в важности этой персоны?

– Вы уже и мысли мои знаете досконально? – повернулся к Кураеву Василий. – Даже спрашивать не стану, чем обязан и зачем вы здесь. Если завтра обнаружу вас спящим рядом в моей постели, тоже не удивлюсь.

– Приятно говорить с умным человеком. В очередной раз скажу: я не ошибся, выбрав вас из многих…