«Неужели это и есть царевич Иван? Жалость-то какая держать его все эти годы под замком! Ему бы жизни радоваться, а он сидит взаперти», – думал он, встретившись взглядом с пленником. Именно тогда ему пришла в голову мысль не передавать узника Кураеву, а ехать с ним в Петербург, а то и вовсе за границу, и предоставить ему там полную свободу. Но вряд ли он один сможет осуществить задуманное. Кураев в расчет не шел, поэтому оставался только Ушаков. И он надеялся склонить Аполлона на свою сторону при первой их встрече.

Совершенно неожиданно он получил письмо от бабки своей Пелагеи. В нем она сообщала ненаглядному внучку, что сын его Петр и жена Анна живут сыто и ни в чем не нуждаются. Но вот только за последнее время, после окончания Прусской войны, цены на все вдруг взлетели неимоверно, а своего хозяйства у них так и нет. Живут тем, что продают старые вещи да помогают соседские казаки, еще не забывшие доброты ее покойного мужа. Потому она просила внучка Васеньку сходить до хаты к их земляку светлейшему гетману Кириллу Розуму, который тоже должен добрым словом вспомнить род Мировичей, предков его не притеснявший, и попросить его замолвить слово перед новым императором о возвращение их родовых земель.

«Видно, долго письмо твое шло, любезная бабуля, коль ты ничего о изменениях произошедших не знаешь. Теперь у нас на троне не император, а императрица, а твой Кирилл Розум, ставши Разумовским, знакомств старых не помнит и о бедах земляков своих знать не хочет…» – горестно размышлял Мирович, прочтя письмо…

Потом он перевернул лист и увидел с другой стороны небольшую приписку: «А еще напиши, внучок, в Тобольск, митрополиту Павлу Конюскевичу. Он тоже родом с наших краев и сейчас на Сибирскую кафедру поставлен, всей христианской земле известен. Попроси его похлопотать за нас».

Василий бережно свернул письмо и положил его в одну стопку со своим аттестатом об окончании Шляхетского корпуса и приказами о представлении к наградам. Письмо его порадовало и удивило. Значит, Пелагея Захаровна нашла общий язык с Анной, приняла ее как родную и всем обеспечила. Тут он может быть спокоен. Но она совершенно верно беспокоилась об их будущем и просила внука похлопотать в верхах, коль он служит вблизи от столицы. Вот только в графе Разумовском ошиблась, не тот он человек оказался.

А насчет сибирского митрополита Павла ходили разные слухи. Говорили, что он жестоко преследует местных старообрядцев и сибирские батюшки шибко его крутого нрава побаиваются. Но службу ведет хорошо, без ошибок, и даже проповеди говорит от себя, в бумажку не заглядывая. Слышал он и о том, что тот встал на сторону другого киевлянина – Арсения Мацеевича, бывшего тоже когда-то митрополитом Сибирским. Когда императрица потребовала отписать все земли монастырские в казну, то он обозлился против нее и написал в Синод, что нынешняя императрица – не природная наша по рождению своему и не следовало ей принимать престол, а цесаревич вообще болен золотухою и, Бог знает, кто потом править Россией будет. А потому надобно возвести на престол Ивана Антоновича. Весь Петербург бурлил тогда по этому поводу. За дерзость такую митрополита Арсения лишили сана, сослали под Архангельск в Никольский Карельский монастырь, а потом и вовсе расстригли и объявили мирским человеком.

Слухи слухами, молва молвой, а Василию нужно было отвечать на бабкино письмо. А что ответить, он не знал…

«Как же мне к митрополиту Павлу обратиться-то, бабуля дорогая, ежели он за тысячу верст, а я тут сижу безвылазно. Да и он вряд ли за нас, горемычных, заступится», – рассуждал Василий, словно спорил со своей престарелой бабкой. И, подумав, решил, что отпишет ей потом, когда дождется ответа от императрицы.

Однако дело его было рассмотрено неожиданно быстро, и в начале мая он получил извещение из дворцовой коллегии, что ему следует явиться к статс-секретарю Григорию Николаевичу Теплову за получением ответа на свое ходатайство. Не желая посвящать в свои дела кого-то еще, а тем более полковое начальство, он решил совместить личную поездку со служебной. И на следующий день поинтересовался в штабе, нет ли у них какой надобности в столице. Надобность тут же нашлась, поскольку требовалось отвезти в Военную коллегию какие-то штабные бумаги и затребовать там новый полковой устав.

Дороги еще не просохли, и кони вязли в грязи на выезде из Шлиссельбурга. Поэтому начальство посоветовало Мировичу отправиться в столицу на морском яле, где на каждой стороне сидели четыре гребца, один рулевой на корме и четверо сменных в центре. Выехали еще до захода солнца, когда еще не начало смеркаться. Сидя на корме, рядом с рулевым, Василий наблюдал за тем, что творится на берегу, и это доставляло ему сущее удовольствие. Правда, вскоре он задремал, пересел на борт и блаженно уснул, свернувшись калачиком под мерные всплески опускаемых гребцами весел. Проснулся он уже под утро и увидел проступающие в тумане контуры столицы. Гребцы остались ждать его на пристани, где большинство из них тут же завалилось спать после бессонной ночи, а Василий, посвежевший и радостный, скорым шагом отправился во дворец на встречу с неизвестным ему статс-секретарем Тепловым.

Тот оказался крупным, упитанным мужчиной с большим мясистым носом и проницательными глазами, совсем не похожим, по представлениям Мировича, на тщедушного коллежского секретаришку, с которыми он обычно сталкивался по делам службы.

– Значит, вы и есть Василий Мирович? – спросил Теплов, выходя из-за стола. – Никита Иванович Панин отзывался о вас весьма лестно, и я готов согласиться с его мнением.

Мирович слушал его, не зная, что ответить, а тот продолжил:

– Знаю, вы обращались к гетману Кириллу Григорьевичу, но он вас ничем не утешил… – Он сделал паузу, ожидая, что скажет Мирович. Но тот молчал, считая за лучшее скрыть свое мнение о гетмане. – Боюсь, я тоже вас не порадую. Прошло много лет, ваши поместья перешли к другим, не скрою, влиятельным людям. Конечно, вы можете обратиться в суд, но… не советую. Издержки, бесполезное ожидание, а результат неопределенный. У нас, знаете ли, к решениям императора Петра относятся как к Святому Писанию – как сказал, так и должно быть. Трудно изменить мнение людей. Знаете, через что мне пришлось пройти, чтоб занять это кресло? – он красноречиво указал на обтянутое красным бархатом с позолотой на спинке кресло. – Через великие испытания, но я не сдался. И вам того же советую. Вы молоды, хороши собой. Заходите ко мне как-нибудь вечерком в дом, его вам каждый покажет. Посидим, поболтаем, там много приятных молодых людей собирается. – Теплов при этом как-то гаденько улыбнулся и даже положил руку на плечо Мировичу, отчего тому стало не по себе. Он слышал, что в столице есть кружок, где молодые люди предаются содомскому греху, но впервые с этим столкнулся.

– Не могу обещать, – ответил он. – Служба, знаете ли, но за приглашение спасибо. Я могу получить ответ от государыни?

Теплов принял его отказ, но вида не показал, а лишь насупился и холодно проговорил:

– Извольте вот здесь оставить свою подпись в получении, – подвинул к нему толстенный журнал, куда были вписаны названия дел и даты их вручения отправителям.

Василий поставил свою подпись и получил из рук статс-секретаря официальный ответ и тут же быстро пробежал глазами по листу, испещренному крупными буквами. Вначале сообщалось о его просьбе и подробно излагалась суть рассмотренного дела, и он перевел взгляд на нижнюю часть листа. Там сообщалось, что дело его за давностью лет рассмотрению не подлежит, а потому в просьбе подпоручика Мировича о возвращении наследных земель отказано. Внизу стояла размашистая роспись: Екатерина.