Воята посмотрел вопросительно, не поцелует ли она его на прощание еще раз, но Унемила только махнула рукой и пошла прочь сквозь светлый березняк. Он с досадой вздохнул: и угораздило же ее сделаться Огнедевой! Такая девка даром пропадает! Солнечные лучи пронизывали льняную рубашку, и на просвет тело девушки было видно, как если бы она была вовсе не одета, только рыжие подсохшие волосы сверкали. Воята смотрел ей вслед, пока она не исчезла среди белых стволов, будто растворилась в них. Настоящая русалка!

* * *

Воеводу Велема Воята нашел, как и обещала Унемила, в доме старейшины Вышеслава, который почти единовластно правил в Словенске, самом большом поселении ильмерьских поозёр. Не город – никаких укреплений тут не имелось – Словенск, вытянувшийся вдоль ручья под названием Прость, тем не менее насчитывал не меньше жителей, чем Ладога. В последние десятилетия он даже стал обгонять ее: защищенный со стороны моря расстоянием и порогами на Волхове, он тоже служил пристанищем для торговых гостей, идущих с севера на юг и обратно, и в нем тоже прибавилось причалов, клетей, гостиных дворов, принадлежавших местным старейшинам; вдоль ручья вытянулась длинная вереница речных ладей, а в ожерельях на шеях здешних женщин заблестели восточные дирхемы.

Дом старейшины пребывал в горести: стены были завешаны «печальными» полотенцами со знаками Марены и Подземного Хозяина, женщины надели «печальные» белые сряды, как полагается при смерти близкого родича. Велемова жена Остролада, всего несколько дней назад узнавшая от Рерика о смерти своего единственного сына, целыми днями причитала хриплым шепотом, потому что голоса уже лишилась. Ей подпевали женщины Вышениного дома, да и сам старик порой принимался приговаривать: «Внучок мой любезный, сокол ясный, куда так рано отлетел-то…» Однако не требовалось раскладывать руны, чтобы понять: мысли деда Вышени занимает не столько смерть ладожского внука, сколько все сопутствующие ей обстоятельства.

Сам Велем тоже ходил туча тучей, но в его душе, как положено мужчине и воеводе, горе заглушалось или почти заглушалось гневом и жаждой мести.

– Бабы пусть причитают, такое их бабье дело! – говорил он старому тестю. – А ты, отец, давай-ка войско собирай! Мы докончание помним и исполняем, к вам урман и прочую русь не пускаем, так и вы исполняйте. За внука, сына дочери твоей, мстить думаешь?

Вышеня не мог ответить прямым отказом и для вида суетился, рассылал гонцов и собирал словенских старейшин на советы. Но на советах этих длиннобородые отцы и деды не столько, как заметил Велем, говорили о нужном, сколько обменивались сплетнями и баснями, будто бабы на павечернице. Разговор все время уходил в сторону, скакал, будто взбесившаяся веверица по дереву, толковалось о том, что давно всем известно, никаких решений не принималось, время тратилось даром, дело не двигалось. Велем весь извелся, боясь, что сейчас, пока Деревяга спорит с Хотежером, по чьей вине в прошлом году запоздали с жатвой, Хельги сын Сванрад, возможно, уже жжет Ладогу и убивает его, Велема, родню! И в то же время он, не будь дурак, отлично понимал, почему все так происходит. Да это понимали все, недаром же и Унемила, девушка и ведунья, далекая от воеводских дел, уже все объяснила Вояте. Словенску было бы выгодно разорение Ладоги, после чего все торговые гости с Варяжского моря прямиком двинулись бы сюда. А для защиты от набегов хватит расстояния – дней шесть пути против течения сильной реки, к тому же с целой вереницей порогов, не проходимых для морских кораблей. И возможные выгоды значительно перевешивали для Вышени необходимость отомстить за смерть одного из десятка внуков.

В тот же день Воята вместе с Велемом побывал и в Коньшине. Это был старый, еще со свейских времен оставшийся городок на другом берегу Волхова, на некотором расстоянии от Словенска, но не так чтобы далеко – вдоль по берегу видно. Когда-то там сидела свейская дружина, после ее изгнания место занял род Коньшичей, но со временем почти вымер и городок запустел. Туда и спровадил раненого гостя Вышеслав: вроде и принял, крышу над головой дал, но не у себя, и если кровожадный Хельги сын Сванрад все же доберется до Ильмеря, то обрушится только на отца, не задев местных жителей. По крайней мере, так Рерик не считался по-настоящему гостем Вышени и тот не обязан был за него вступаться, хоть и держал у себя под рукой.

Коньшин был расположен на очень удобном месте: на высоком мысу между Волховом и Волховцом, его рукавом. Еще один ручей протекал с другой стороны и делал мыс почти островом; минуя заболоченные овраги, попасть туда можно было только по мостику. Кроме того, его защищали валы, оставшиеся от свеев, хотя за полвека уже порядком оплывшие; старый частокол совершенно развалился и был даже растащен последними жителями на дрова, так что теперь в оврагах лишь кое-где валялись догнивающие отесанные бревна.

В довольно жалком виде пребывали и внутренние его постройки. От свеев остался «длинный дом», в котором Коньшичи держали скотину и хранили разное свое добро; в нескольких избах еще жили наследники прежних хозяев, а несколько стояли пустыми. В одной из них, наиболее пригодной, и лежал Рерик. Вышеня, все-таки не совсем растерявший совесть, снабдил его нужной утварью, пожаловал раненому князю хорошую перину, подушки и прочее, прислал припасов; ежедневно его люди привозили свежую рыбу и кое-какую дичь. С хлебом и овощами сейчас, в начале лета, у всех было плохо, поэтому рыбой в основном и питались.

Здесь же, возле Рериковой лежанки, Воята, к своему удовольствию, застал и Унемилу. При старших они в знак приветствия обменялись молчаливым учтивым поклоном, ничем не выдавая, что уже успели сегодня повидаться. Теперь Унемила ничуть не походила на русалку: поверх богато вышитой рубахи на ней была белая конопляная вздевалка, как носят девушки, перевязанная красным узким пояском, рыжие волосы тщательно расчесаны и заплетены в косу ниже пояса, на лбу красная вышитая тканка с серебряными заушницами. На груди ее пестрело ожерелье из разноцветных стеклянных бусин с подвесками из дирхемов. Теперь каждому было ясно, что это не русалка голоногая, а одна из самых высокородных дев ильмерьского Поозёрья, живая богиня-Огнедева.

С Маловой, вставшей при появлении гостей, Воята тоже обменялся кивком, приподняв брови: он и забыл, что она тоже уехала вместе со своим дедом. Юная внучка сидела возле очага, наблюдая, как кипит в горшке пахучий травяной отвар. Унемила только что поменяла Рерику повязки, и он действительно выглядел гораздо лучше, чем в Ладоге и чем следовало ожидать после долгой трудной дороги по реке. Он уже не лежал, а полусидел в постели, опираясь о подложенные под спину подушки, и даже стал похож на прежнего ладожского ярла, учтивого, деятельного и уверенного. Но взгляд его не был прежним: в глазах поселились тоска и безнадежность. Воята сразу понял: даже если рана между ребер затянется, раны на сердце уже ничем и никогда не исцелить.

При появлении мужчин Унемила вышла, уступив воеводе место возле раненого. Воята остался у двери, присел на лавку рядом с Твердятой и Бьяртом.

– Ну что, друг мой дорогой, домой-то думаешь возвращаться? – прямо спросил Велем после приветствий и положенных вопросов о здоровье.

– Нет. – Рерик слегка покачал головой. – У меня нет больше дома. Снова у меня нет дома, и кто мог бы подумать, что…