– Я тебя не стесняюсь, благородие.

Подобед пришпорил коня. Он не видел дороги. И Катя уже не знала, куда они мчатся, летят бешеным галопом. Рука ее легла на плечо Подобеда, потом и другая рука к нему потянулась, замыкая объятия. И ненужные ее вещички куда-то улетели, канули.

Так и летели бы в забытьи, прижавшись друг к другу, но конь вдруг встал… Качканар-то знал дорогу! Всё, приехали. Забор, калитка… Дом с темными окнами.

Женщина опомнилась, вскрикнув, спрыгнула вниз и побежала, визжа, стыдясь своей наготы. И Подобед тоже спрыгнул, зарычал, помчался за ней к дому… Дверь перед носом захлопнулась, он в нее колотил и колотил, мрачно, без слов… А потом пошел назад к коню.

Ночью Лариса не могла заснуть, а Валерий сопел рядом, и полная рука жены заменяла ему подушку. Опять били на стене часы, но чужой их грозный бой теперь сходил на нет, становился даже привычным, ласковым… И уже привычной была тахта, продавленная другими телами, и свет торшера, и зеркало, в котором они отражались с Валерием… И постаревшее, незнакомое его лицо рядом… оно стало родным! Часы били и били, неестественно быстрым казался ход времени, и Лариса все не спала, прислушиваясь, различая в ударах перезвон новой жизни.

Хотя много в ней еще неясного было, пугающего, в наступающей этой жизни. На голом боку мужа глубокой бороздой тянулся шрам, выползал с поясницы на живот, чуть не к пупу… Мирный человек, электросварщик, всхрапнув, перевернулся на другой бок, прикрывая локтем боевую отметину. Лариса, разгадав первую тайну, тоже засопела, погружаясь в сон.

Но только она глаза закрыла, Валерий сразу глаза открыл. Потому что еще тайны были, кроме этой. И не на спине, не на боку у него они были написаны, глубоко в душе спрятаны… И вот Лариса заснула, а Валерий проснулся, его час настал! Поднял осторожно голову с руки жены и выскользнул из постели.

И бежал, неловкий, задыхающийся, в ночи, спотыкаясь на колдобинах, бежал, как мальчишка, со всех ног по спящему поселку. И, прибежав к дому с темными окнами, в дверь стучал – хитро, с перестуком, прислушиваясь, а потом забарабанил отчаянно, волнуясь, что в доме никого нет.

Открыли всё же ему. Легкие шаги донеслись, распахнулась дверь… Он сказал, утирая рукавом мокрый лоб:

– А я это… думал все, уехала!

– Испугался?

– Очень, Катюха.

– Да чего я вдруг, куда?

– Ситуация вроде изменилась, нет?

– Разве?

Катя только пожала плечами, пропуская его в дом.

– Тебе, что ли, все равно, что жена моя приехала? – не выдержал Валерий.

– Да нормально. Ну, жена.

– И как же все будет?

– Опять этим дурачком прикроюсь в случае чего.

– У тебя здорово получилось, Ларка не поняла ничего.

– И мне понравилось им прикрываться, – сказала Катя.

Он схватил ее в темноте:

– Я серьезно! Я не дурачок!

– Ну, как будет, так и будет. Ходить ко мне будешь… бегать по ночам, как заяц! – засмеялась Катя. – Или нет? Завяжем с этим делом?

– Так ведь не получится уже завязать, – отозвался Валерий.

– Любовь? – удивилась Катя.

Валерий все стоял, держа ее руку, не отпуская, прижав к губам.

– Ё-моё! – оценила она. – Да!

Погладила его по голове, как маленького, жалея:

– Эх ты… заяц с осколком в спине! Упадешь, смотри, в яму, ноженьки-то опять… раз! И отнимутся…

Он обрадовался:

– А ты… ты тогда медсестричкой опять станешь, опять ходить меня без костылей научишь!

– И ты опять будешь бегать!

– И в яму, в яму! Да, да! – Все тыкался растроганно ей в ладонь лицом.

Катя вздохнула.

– Не завяжешь с тобой, милый! – И, скинув привычно халатик, пошла, белея телом, куда-то в угол, заскрипела кровать. – Ты чего не ложишься, Валера?

– Потому что ты так ложишься… раз-два! Как будто ты за деньги.

– Ты разве мне платишь, скупой?

– А надо?

– А попробуй.

– А чего это я скупой?

– Богатый потому что.

– Да кто тебе сказал? – рассердился Валерий.

– Так к чему тогда вопрос, если бедный?

– Так к чему тогда ответ? Вообще, мы чего-то запутались, нет? – Валерий стоял посреди комнаты, не зная, что делать, задыхаясь в паутине слов.

Катя сжалилась, позвала его:

– Ложись, Валера. Ложись, распутаемся.

Он не заставил себя уговаривать, пошел к ней. Трудный, что и говорить, выдался у него денек, но Валерий справлялся, потому что делал все от чистого сердца. Оно у него, видно, большое было, сердце, полное любви, и любви этой, всякий раз настоящей, хватало на всех с избытком.

Двое его друзей тоже не спали в глухую ночь. В предрассветный уже час, бледнея лицами, сидели возле дома Кикотя, один говорил, рта не закрывал, другой слушал и увещевал по-хозяйски:

– Ну, идем, Андрейка, ладно! На своем месте ляжешь, где обычно… Пошли, спать-то осталось!

– А жить осталось?

– Так теперь, наверно, поживем, отвоевались?

– Ты умный, что ли, Фидель? А он сейчас подойдет и руку опять под пиджак – раз! А там у него дура с глушителем… Как?

– Да кто подойдет, кто? – спрашивал Кикоть, не ища смысла в ночных рассказах гостя, желая только довести разговор до конца.

– Он, этот! Двое их было, один в сторонке остался, а этот сразу ко мне… Меня уже убирать пора было как свидетеля!

– А ты?

– Да ускакал, конечно, верхом я был.

– Что ж ты видел такое, свидетель?

– Не слышал, именно видел! Не слышал, потому что глушитель. Но видел, как они из дома вышли, хорошо видел! Уже дело свое сделали и из калитки мне навстречу… А я на коне, влюбленный!

– А что за дом-то этот, чей?

– А жены моей.

– Так ты разве женат, Андрейка?

– Андрейка разведен.

– Значит, прежней жены дом?

– Нет, уже новой.

– Так не женат ты, ёлки-моталки!

Невозмутимый Кикоть, устав, кашлял сердито в кулак. Непонятные речи, странные… а главное, и конца не видно:

– Не женат, но, считай, женат!

– Это как же так?

Дальше – больше:

– Первую жену я тоже голую сначала увидел, а потом женился. В бане за ней подсматривал, еще мальчишкой был. А эта сама разделась и на коня ко мне прыг, даже не ожидал! Женюсь, женюсь, уже женат!

Кикоть не выдержал: