– Что? Страшно тебе? – смеётся папа.

– Нет, – зажмурившись, отвечает Никита. – У меня только ноги боятся.

Он открывает глаза, но мелкие сияющие солнца ещё долго плавают перед ним. Потом они дробятся и гаснут, если смотреть на светлое, а если на тёмное – то ещё нет.

Никита и мама, укрывшись до подбородка, слушают, как папа нарезает ножом лучинки, как в печи начинает неровно гудеть пламя. Мокрый чайник на плите фыркает и шипит.

Никита крутит головой.

– Уже чайник сердится… – шепчет он Вете-маме. – Слышишь?

– Слышу. Всё равно лежи. Ещё холодно, – тихонько отвечает Вета-мама. И приговаривает, прижимая Никиту к себе: – Хороший какой. Совсем, совсем не плохой. Хороший.

Но Никита огорчается. Он вздыхает, потому что не умеет драться.

Вчера, повязанный поверх шапки и пальто маминой шалью крест-накрест, он вышел во двор – соседская Света уже давно карабкалась на высокий сугроб под их окном, забиралась, упиралась в стекло красными-красными варежками. И мама сказала, стоя перед ней в избушке и в тепле:

– О! Господи! Да она нам сейчас окно высадит. Высадит и рухнет с улицы на кухонный стол. Собирайся-ка ты гулять. Иди, поиграй с ней, пока не поздно.

Сначала Света и Никита молча поразглядывали друг друга во дворе. У Светы крошечные, будто только что вылупившиеся на свет, чёрные выпуклые глаза. И острый влажный нос.

– А мне лыжи купили, – сказала просто так Света.

– …А наш папа двустволку себе купит, когда рак на горе свистнет, – похвастался Никита.

– А у нас – мама хромая! – закричала на него Света. – Она около колонки вчера на два ведра упала!!.

– А у меня – папа – теперь ма-ши-нист!!! – переспорил её Никита ещё громче.

И тогда Света рассвирепела. Она поддёрнула штаны и ткнула Никиту в грудь кулаком. Закутанный Никита шлёпнулся на снег и заорал, а Света убежала, подпрыгивая, довольная собой.

Дома папа сразу же поругал Никиту:

– Сейчас же как следует надавай тому, кто тебя обидел!

И слушать ничего не захотел. Взял Никиту за плечи и выпроводил за порог. И сказал вслед:

– Позор какой! Ревёт!.. Здоровенный парень! Никогда, никому не позволяй себя обижать. Хватай, что подвернётся под руку, и – бей! Бей изо всей силы. Или из тебя сделают тряпку.

Никита ещё немного поревел во дворе. Потом подобрал половинку кирпича и поплёлся за ворота. На улице он стал соображать, где искать Свету. Но тут из-за угла вышла мама, в полушубке и с полными вёдрами на коромысле.

– Ты чего озираешься? – сразу насторожилась она.

– Вот. Свету иду бить, – вздохнул Никита. – Папа велел.

– Да вы что, мужики? Совсем угорели? – Вета-мама, расплёскивая воду, пригнулась и отняла у Никиты половинку кирпича. – Марш домой!

– …Девочек бьют только очень низкие люди, – сказала Вета-мама, ставя Никитины валенки на край печи. – Запомни: самые мерзкие и самые низкие.

Никита ещё раз подумал – и прошёлся по комнате, заложив руки за спину.

– Один раз побью! – без особой охоты решил он, поглядывая на отца. – Потом буду высокий всегда.

– Один раз в жизни ничего не случается, – толковала мама, краснела и сильно волновалась. – Если это случится один раз, случится и в другой. И в третий – тоже. Любую границу человек переступает лишь однажды. А после этого она уже перестаёт существовать.

– Не понимаю! Ты кого всё-таки растишь? – устало раздражился папа. – Альтруиста?!. Для альтруистов ещё время не приспело. И не приспеет никогда…

Никита радуется, что всё это уже прошло, и что всё это уже стало «вчера». А сегодня папа торопливо ест вчерашний суп с фасолью и кладёт в маленький чёрный чемодан бутерброды. Никите кажется, что бутерброды дразнятся: из каждых двух ломтей высовывается по розовому язычку колбасы.

Папа надевает толстый свитер и форменный пиджак. Никите нравятся металлические эмблемки с молоточками. И ему тоже сегодня хочется быть машинистом. А проводником с жёлтым флажком в руках немного меньше. Папа ходит мимо кровати, и от его пиджака пахнет железной дорогой…

Железная дорога лежит совсем близко от их дома. Когда мимо мчатся поезда, набирая скорость, избушка подрагивает едва заметно – в ней становится тряско, как в вагоне.

Соседская Света уводила Никиту летом в овраг, к самой насыпи. Она уводила его потому, что это запрещалось. И об этом никто не знал. Вдоль насыпи дул горячий ветер, срывая чёрный запах со шпал. А от домов сбегала в овраг тропа, по которой никто и никогда не ходил. Но однажды они увидели, как по ней стремительно спускается длинный-предлинный человек…

На дне оврага, в кустах задубевшей кривой полыни, Света и Никита нашли проволочный ящик из-под молочных бутылок и начали на нём сидеть. Они сидели смирно, потому что ящик шатался. И тут они увидели его. Предлинного. Стремительно спускающегося по тропе, по которой не ходят… Мужчина с грохотом швырял ногой попадавшиеся на пути консервные банки. Вдруг он остановился – и прислушался, сильно вытянув шею. Он остановился, прислушался – и бросился бежать со всех ног прямо к ним.

Никита и Света удивились, переглянулись. И тут же испугались и упали со страха в траву, колючую и жёсткую. А он пробежал мимо них, ничего не видя вокруг, в ослепительно белой рубашке и очень новом чёрном костюме. Быстро промелькнуло лицо его – серое и будто озябшее под горячим солнцем. И взгляд у него был тоже – озябший. Взгляд тянулся к железной дороге, а в самих побелевших глазах уже не было зрачков…

Торопливо помогая себе руками и совсем не боясь испачкаться, мужчина, упав на четвереньки, страшно быстро взбирался по насыпи. А потом встал, посмотрел на небо – и успокоенно лёг на рельсы. Он лёг поперёк дороги, опустив лицо вниз и обхватив голову руками.

Никита высунулся из травы и сказал:

– Он слушает, как поезд идёт.

А Света сказала:

– Ничего он не слушает!.. Он – отдыхает! – и стукнула Никиту кулаком в плечо, чтобы переспорить.

Земля под ними уже дрожала, наполняясь гулом: невидимый какой-то поезд шёл не по рельсам, а глубоко под землёй, совсем в другом мире. Но точно такой же поезд двигался и по поверхности земли. Засигналил, тяжело завскрикивал, заревел приближающийся видимый тепловоз. И долго тормозил со скрежетом и свистом, пытаясь сдержать напирающие на него коричневые разогнавшиеся вагоны.

Но мужчина как будто оглох. И не шевелился. И большие подошвы его башмаков были недвижны. Только один солнечный луч слабо трогал металлические подковки на широченных плоских каблуках.

Никита и Света привстали. Тепловоз, напряжённо шумя, надвинулся на человека – и замер. И только тут мужчина выполз из-под самых колёс неохотно и вяло.

Вдруг по узкой железной лестнице из тепловоза стал спускаться маленький чёрный проворный железнодорожник. В одной руке он крепко держал диковинный молоток на длинной тонкой ручке. Железнодорожник спрыгнул на землю. Дико взмахнув молотком и выкрикнув что-то свирепое, он помчался за мужчиной неожиданно большими скачками.