– Давай проверим. – Женщина рылась в старых бумагах. – Ну да, Деметрио был прав. Он, кажется, не такой уж и рассеянный, как сам считает.

Лоло достала из ящичка газетную вырезку. Бумага оказалась такой хрупкой, что один уголок оторвался, когда старушка попыталась его разгладить. Это и был кубинский вариант.

– Одолжишь? – спросила Сесилия.

Старушка подняла голову, взгляд ее снова потерялся в других измерениях.

– Деметрио хочет, чтобы ты оставила это себе. Он говорит, что если девушка вроде тебя интересуется реликвиями старины, значит мы выиграли битву. А еще он говорит…

Сесилия аккуратно сложила бумажку, стараясь не порвать.

– …что ему хотелось бы познакомиться с тобой поближе, – вздохнула Лоло.

– Со мной? Почему?

– Он смог тебя увидеть только однажды, когда ты ко мне приходила в первый раз.

– Ты, кажется, говорила, только я не помню.

Лоло снова вздохнула:

– Подумать только, это было для него так важно!

– Что – мой приход?

– Открою тебе тайну, – начала Лоло, усевшись в качалку. – После смерти моего благоверного – мир его праху – Деметрио сделался моей главной опорой. Мы были знакомы еще с молодости. Он еще тогда в меня влюбился, но молчал. Вот почему Деметрио перебрался сюда, как только я уехала с Кубы. А ты была единственной внучкой моей сестры, и Дельфина все время присылала твои фотографии и рассказывала о тебе. Когда ты родилась, твои родители тоже планировали переехать сюда, но в итоге твоя мать так и не решилась. Честно говоря, ее вообще страшили перемены. Дельфина умерла, но продолжала о тебе рассказывать. Деметрио знал, что я разговариваю с покойницей-сестрой, и находил это вполне естественным. Так что мы интересовались твоей жизнью, особенно после смерти родителей. Меня очень беспокоило, что ты осталась совсем одна. Именно в это время Деметрио признался мне в любви и предложил, если ты приедешь, заботиться о тебе как о дочери, которой у нас никогда не было. Ты представить себе не можешь, насколько его захватила эта перспектива. Ему страшно хотелось с тобой познакомиться, прийти на свадьбу, понянчить внуков… Он ведь говорил о твоих детях как о собственных внуках. Бедный Деметрио! Он мог бы стать таким отцом!

Слушая этот рассказ, Сесилия чувствовала, как каменеют ее колени. Именно этого звена ей и не хватало. Деметрио решил взять ее под свою защиту. Для него она была дочерью, ниспосланной свыше, а еще она могла соединить его с Лоло, невестой его грез, к которой он приходит даже после смерти. Вот отчего Деметрио путешествует в доме вместе с ее родителями: чтобы защищать и заботиться…

– Мне нужно идти, тетушка, – перебила она.

– Звони в любое время, – попросила старушка, удивленная таким внезапным бегством.

Лоло смотрела из окна, как племянница садится в машину и отъезжает. Все-таки у молодых дикие нравы! А зачем ей понадобились значения номеров? Лоло вспомнила, что во времена ее молодости в моде была игра в числовые загадки. Если бы Сесилия жила в то время, тетушка поклялась бы, что она увлечена какой-нибудь головоломкой. Лоло закрыла дверь на задвижку и обернулась. В креслах, как и каждый вечер, мягко покачивались Дельфина и Деметрио.

– Ты должна была ей сказать… – буркнула Дельфина.

– Всему свое время, – ответила Лоло.

– Это верно, – вздохнул Деметрио. – Время придет – и сама догадается. Важно, что у нее есть мы.

И они поболтали еще в том же духе, пока дом не наполнился сумраком.

А еще через час на город упала ночь. Лоло простилась с гостями – им пора было отправляться по делам, более свойственным их нынешнему состоянию.

Часы пробили девять. Когда старушка пошла на кухню, она заметила, что в квартире уже давно царит непривычная тишина. Фиделина как будто уснула в клетке. Так рано? Лоло заглянула в столовую и просунула палец между прутьями клетки, но птичка не пошевельнулась. У хозяйки появилось нехорошее предчувствие, она открыла дверцу и прикоснулась к перьям. Твердая, еще теплая птичья тушка быстро остывала. Лоло повернула клетку, чтобы посмотреть под другим углом. Фиделина умерла с открытыми глазами.

Хозяйке было жаль несчастную попугаиху, она даже хотела помолиться за ее душу… Что за чертовщина! Эта бесстыдница всю жизнь трепала нервы ей самой, ее соседям и еще половине человечества. По крайней мере, больше она не будет выкрикивать лозунги, от которых кто угодно сойдет с ума. Но никаких молитв. Лучше уж она поможет несчастной птахе исчезнуть, что давно пора было сделать, когда она была еще жива, с запоздалым раскаянием подумала Лоло. Почему же она не попыталась раньше? Веления небес, неизбежность кармы. Но теперь уж хватит. Она освободилась от этой несчастной кликуши и теперь клянется себе, что больше никогда не позволит чему-то подобному появиться в ее жизни.

– Покойся в аду, Фиделина, – произнесла Лоло и набросила на птичий трупик тряпку.

Возвращаясь домой с ответом на загадку, Сесилия вспоминала свою юность. В те счастливые времена лучшим приключением для нее было исследовать дом, опечатанный властями, как тот особняк в Мирамаре, который прозвали Замком: в ночь Хеллоуина они с друзьями собирались там рассказывать истории о привидениях. Хотя на острове этот праздник не отмечали, они каждый год поднимались на крышу заколдованного дома и вызывали духов этой безумной роскошной Гаваны, на которой все равно как будто не было греха.

Дождь, океан и ураганы стали природным крещением для детей девы, которая, по легенде, приплыла по морю, скользя по волнам на доске, как первая серфингистка в мировой истории. И нет ничего странного в том, что эта дева, которую папа римский нарек королевой Кубы, походила на почитаемую рабами Богиню любви, одевалась в желтое, как и та черная богиня, а алтарь ее находился в Эль-Кобре, где добывают священный металл африканских ориша… Ах, этот остров, помешанный и смешанный, чистый и невинный, как Эдем!

Сесилия вспомнила дождь, провожавший папу в святилище Сан-Ласаро, – целительный и филигранно-тонкий, падающий на ночной остров, а потом вспомнила дождь без облаков, падавший на Пабло возле черной колонны. А еще, по странной причуде памяти, она подумала о Роберто… Ее невозможный возлюбленный, красивый и далекий, как ее остров. Сесилия мысленно послала ему поцелуй и пожелала удачи.

И влажное послание Юана как будто оживило этот мятежный неугомонный дух, вполне соответствующий своему гороскопу. Дождь напитал мужество, которого Пабло никогда не терял. Его плач у тюремных ворот был не признаком поражения, как подумалось Амалии, а выплеском ярости. Как только Пабло снова ощутил соприкосновение с жизнью, его внутренний голос обрел прежнюю тональность – ту, что прежде всего требует справедливости. Он снова говорил что думает, как будто не понимал, что это может привести к побоям или к возвращению в тюрьму. В глубине души он оставался тигром – старым и запертым на своем острове, но все-таки тигром.