Ничего; Анна прикусила губу. Нам не по пути.

— Ну, тогда всего доброго, Дагмар. Была рада познакомиться.

Развернулась и зашагала прочь раньше, чем девушка успела ответить. Уж мы-то не боимся темноты. Мы вообще ничего не боимся, смотри шаг второй — когда-то мы с педантичной серьезностью отличницы следовали данным указаниям. Главное — не заплутать в переулках города, застройка которого сразу же за пределами центрального квадрата теряет всякую логику, не начать нарезать бессмысленные круги. Как только мы выйдем на квадрат, сориентироваться станет на порядок легче. Только эта простая и ясная цель, и никаких призраков в подворотнях.

Его нашли где-то в северном пригороде. Нашего города? — по-видимому, да, это же были местные новости. Какая-то неувязка, думала Анна, ускоряя шаги в четком дробном ритме. Георг Пийлс. Владелец международной банковской сети… депутат парламента… вот! Информация о его исчезновении пришла оттуда, из нашей родной страны, где он жил и депутатствовал, где располагался центральный офис его банка… Оттуда он и пропал — а тело нашли тут, в другом государстве, в десятках тысяч километров. Ну допустим, здесь была его историческая родина, по крайней мере, по одной из линий северных предков. Допустим, он бывал здесь по делам банка, даже наносил когда-то визит супругу Рины. Допустим. Но все равно.

Пошла еще быстрее, кажется, нащупывая на ходу: нет, тут хуже, чем неувязка. Совпадение. Мы знаем, и неплохо, еще одного депутата той же страны, с фантастической скоростью развернувшего свой бизнес на наших берегах. Страшная смерть Пийлса — не просто очередное звено цепи. Здесь и сейчас плетется новая цепь, она заковывается вокруг Виктора и, если он ничего не предпримет в ответ, вот-вот замкнется. Это не его земля; мы должны были догадаться, что найдутся те, кто не пустит его сюда. Кому хотелось бы вообще никуда его не пустить.

Виктор, конечно, все равно пойдет до конца. Те, другие, возможно, опять-таки его недооценивают. И будет война, о масштабах которой можно судить по размаху строительства на побережье, а о жестокости — по крупным планам растерзанного трупа в телевизионном сюжете. Беспощадная, разрушительная война — здесь. В холодной стране, которую мы так и не полюбили, но в которой выросли наши дети и пока еще стоит наш единственный дом.

В стране, которую выбрал для жизни и свободы наш любимый мужчина.

Стоп. Вот этого не надо. Мы идем ночевать в клинику к Олафу, и подобная риторика, пускай не озвученная вслух, по меньшей мере неуместна и несправедлива.

Между тем рыба-флюгер куда-то пропала, затерялась между крышами. Анна остановилась, оглядываясь по сторонам, пытаясь сориентироваться. В некоторых окнах горел свет, пробиваясь сквозь занавески и жалюзи, но собственно улицу не освещал ни один фонарь, а в перпендикулярном переулке сгустилась совсем уж непроглядная темень. Но квадрат, по идее, в той стороне. Рискнем?

Она шагнула в темноту, стараясь не думать — совсем не думать! — о Пийлсе, о его вспоротом животе и выколотых глазах, о цепочке стеклянных куполов вдоль побережья, о снисходительной улыбке Виктора, поднимающегося нам навстречу со скамьи на еще целой тогда веранде… Вообще ни о чем не думать. Просто идти вперед. Холодно. Если б не было так холодно, то, наверное, ужасно хотелось бы спать.

Впереди забрезжило светлое, и еще через пару минут Анна вышла из переулка — но не на квадрат центральной площади, как рассчитывала, а прямо к набережной. По правую руку в нескольких шагах сияло люминесцентными огнями знакомое здание клиники. Пришли.

…Время приближалось к двенадцати, ночной охранник удивленно оглядел Анну с головы до ног и чуть было не потребовал у нее документы; в последний момент передумал, вежливо улыбнулся, пропустил. В гулком вестибюле гром ко зазвучали каблуки, такие неудобные на дороге и столь же неуместно-вызывающие здесь. Поднялась на цыпочки, приглушая звук, и так доковыляла до лифта. В зеркальной стене безжалостно отразилась растрепанная прическа и поплывшая косметика. Ничего. Олаф, скорее всего, уже спит, и мы не будем включать свет.

На этаже тоже было пусто и гулко. Ровно горели по коридору круглые лимонно-желтые лампы. Анна уже подошла вплотную к палате Олафа, уловила отблески за рифленым стеклом — не спит? — когда свет внезапно погас.

Разом. Абсолютно. Во всей клинике.

— Что это? — спросил недовольный и будто знакомый женский голос.

Из-за дверей палаты?!

— Авария на линии, — низко, бархатно предположил голос нашего мужа. — Лежи.

Во тьме змеились лимонные зигзаги и расплывались фиолетовые шары, и не было разницы между картинками перед зажмуренными и широко раскрытыми глазами, и слух сделался главным контактом с миром, перевернутым миром, где кто-то возился и хихикал, и пружинисто вскочил с кровати, и пошлепал босыми ногами к двери… Пестрая мгла потихоньку рассеивалась, уступая место мгле черной, в которой все-таки выделялся более светлым серебристым свечением — луна? — прямоугольник двери, за рифленым стеклом которой проступил нечеткий, но все же вполне определенных очертаний обнаженный женский силуэт.

— Ивонн! — позвал нетерпеливо Олаф. — Что ты там забыла? Иди сюда.

…Анна шла по коридору, и ее путь забивали гвоздями оглушительные каблуки, потому что в тишине больше не было смысла, как не было его ни в чем другом. Клиника шевелилась, словно разворошенный муравейник, хлопали двери, переговаривались встревоженные голоса, то тут, то там загорались фонарики или свечи. Свернула на лестницу и двинулась вниз в кромешной тьме, угадывая конец пролета по лишнему шагу, впечатанному в чересчур близкую поверхность пола. Уйти отсюда. Самое главное — предположим, что в нашей жизни еще осталось что-то более и менее главное — уйти отсюда. Уйти отсюда. Уйти…

С набережной просматривалась вся западная часть города — ни единого огня. Только огромная луна над аспидно-черным морем. Протянувшая по его спине жуткую фосфоресцирующую полосу, которую язык не повернулся бы назвать дорожкой. На том краю набережной поблескивал г раненым куполом очередной комбинат.

Интересно, который теперь час. Надо же: нам до сих пор кое-что интересно. Циферблата часов не разглядеть, но есть мобилка. Забыли? — она же разрядилась часов семь назад…

Маленький прямоугольник на трубке почему-то светился робким голубоватым светом. Правильно, раз уж мир окончательно перевернули, все должно быть наоборот. Пальцы пробежались по кнопкам, машинально набирая номер, который нам и в голову не приходило запоминать и тем более заучивать наизусть. Какая разница. Пускай.

— Слушаю, — отчетливо, словно совсем близко, сказал Олег. — Алло? Говорите, вас не слышно.

Усмехнулась то ли очевидной нелогичности его слов, то ли чему-то другому, противоположному, неважно.

И завершила звонок.

(за скобками)

— За нашу свободу! — проникновенно сказал Виктор.

Пару мгновений просидел неподвижно, фиксируя взгляд в камеру. Лампочка погасла, и он расслабился, словно изнутри вынули каркас. Вопросительно глянул на присутствующих, кучковавшихся слева за спиной оператора.