Илья Кутузов нахмурил брови – речь мужика сверх всякой меры смела и дерзка. Вот и гренадеры уши навострили, прислушиваются к разговору.

– И ты веруешь тому лжесоставленному указу вора и самозванца Емельки Пугачева?

Мужик деловито надел шапку, поправил ее, потянул сани – веревка врезалась в ватный кафтан. Через три шага, удерживая веревку натянутой, словно не сани у него, а сноровистый конь, вполуоборот к Илье Кутузову, он сказал, решив, что таиться нет резона:

– Не при нас то было, добрый господин офицер, когда свергали с престола Петра Федоровича. А вот алексеевский гвардеец Горбунов приезжал ныне и подтвердил: подлинный государь объявился! В долгих скитаниях изведал мужицкую нужду с лихвой, потому и дает черному люду волю, землею и верой жалует, кому какая от отцов и дедов досталась. Не обессудь за слова: каковы в меня вошли, таковыми тебе и пересказал.

Илья Кутузов крякнул – мужик, не оборачиваясь, потянул санки в сторону своего поля. И даже тени страха не выказал перед офицером, который мог приказать солдатам заломить ему руки и сопроводить в пытошную под батоги. И в казанский тюремный острог на дыбу угодить недолго за такие смутные воровские речи…

Подпоручик оглянулся – гренадеры на санях с неменьшим удивлением смотрели вслед мужику с санками. И никакого осуждения мужицкой дерзости в их глазах! Будто на торге перекинулись зряшней сплетней, от баб услышанной. Невольное сомнение подступило к сердцу. Как же на сражение идти, ежели у солдат нет никакой злости против самозванца? Нет у них, пожалуй, и веры в манифест государыни Екатерины Алексеевны, что не Петр Третий объявился на Нике, а донской казак Емелька Пугачев, вор и раскольник, слуга дьявола, а стало быть, совратитель душ праведных.

Гренадер Степан, словно угадывая мысли подпоручика, почесал за ухом, хотел было пустить какую-то шутку, но передумал – не к месту теперь балагурить, сказал сочувственно:

– Да плюньте на него, ваше благородие! Мудрит мужик, а делает так, как прикажут. А иной из них завсегда так – куда покляпо, туда и гнет. Возьмет наш верх, так сами ж мужики того самозванца будут величать вором и разбойником.

– Поехали дальше! – распорядился Илья Кутузов и стременами слегка тронул коня.

Миновали деревню, крутым водоразделом между Волгой и Самарой приблизились к Алексеевску. Остановились на хуторе отставного ротмистра Андрея Углицкого. Бывшие на хуторе сторож и одноглазый из отставных казаков конюх впустили солдат обогреться и сготовить скорый ужин.

– Ти-ихо у нас с у-утра, – заверил отставной казак, слегка заикаясь, а Илье Кутузову не по себе было от его сверкающего черного глаза: зыркает этим глазом, словно нечистая сила в ночи из-за печки! Потому ради бережения на открытых местах, чтоб далеко было видно возможного врага, выставил три санных дозора – все же теплее на сене, нежели на снегу да еще и под ветром.

И сам долго стоял у хуторского забора – с коня хорошо виден пригород Алексеевск. Крепость эта, ключ ко всей Самарской линии, стоит на крутом обрывистом берегу против места, где река Кинель впала в реку Самару. Частокол по крутому обрыву, а со стороны плоскогорья насыпан вал, невысокие сторожевые башни. Внутри крепости мало жизни: редкие пешеходы, верховых и вовсе не приметно. Вот-вот заблаговестят к вечерне. От реки в гору тащится одинокая лошадь, впряженная в сани, на санях мужик то и дело помахивает кнутом, торопясь успеть домой засветло.

За Самарой, по накатанной дороге на Красносамарскую крепость тоже неприметно никакого движения. А может, дальние приречные густые заросли скрывают, да и дымка уже заволакивает заснеженные просторы, так что более чем на три версты ничего не разглядеть в опустившихся сумерках…

«Будто и нет никаких злодеев в том пригороде, – дивился Илья Кутузов. – А может, въехали да, убоявшись своего малолюдства, к себе в Бузулук снова побежали?»

Но сам себе же возразил: а кого им бояться? Наверняка осведомлены, что в Самаре солдат да казаков на одну добрую горсть не набрать! Вот выехали с ним пятьдесят человек, а кто в городе остался? Десять казаков да десятка полтора солдат из пятидесяти человек по списку в роте поручика Счепачева. А остальные в разъездах, по караулам да больные… Ну и войско!

«Должно, затаились воры в пригороде. Надеются, что въедем нечаянно внутрь, а они, закрыв ворота, нас и перехватают! Что-то прапорщик Панов посыльного не шлет. Вышел ли за пригород на Красносамарскую дорогу, нет ли?»

* * *

Конный отряд прапорщика Панова тем временем сильно заснеженной и давно не используемой дорогой низом, вдоль реки Самары, пробирался к пригороду Алексеевску. Панов отослал вперед бесшабашного и рискованного до невероятия есаула Тарарина с тремя казаками высматривать, нет ли где в приречных зарослях хитро устроенной от злодеев засады.

– А то влетим головой в чугун, как влетел полковник Чернышев, сам наехав на воровские пушки, – остерегал прапорщик Панов разудалого есаула.

– Ништо, – отвечал тот и помахивал обнаженной заранее саблей. – Мы у того чугуна живо донышко вышибем!

Подъехали к осыпной алексеевской круче – вверху по невысокому валу вбит частокол: тут не то что на коне, а и на четвереньках не влезть, обледенело все. Проехали самую малость и у спуска дороги от пригорода к мосту через Самару в сторону Красносамарской крепости приметили топчущихся на одном месте трех человек в долгополых шубах и с копьями в руках.

– Тихо, братики, не гомоните! – прошептал есаул Тарарин и приподнялся над седлом, словно орел на краю пропасти, завидев далеко внизу мелькнувшую добычу.

Прапорщик Панов подъехал с прочими казаками бережно, понял, что его дозор кого-то обнаружил.

– Вона, на мосту караул стоит, – доложил есаул и тут же предложил: – Налетим спешно, чтоб знак в пригород не сделали?

Панов прикинул, виден ли мост от пригорода. Вдруг там кто-нибудь следит за караулом? Вряд ли: крутой берег своим обрывистым выступом прикрывает мост, и дозорные от башни у крепостных ворот их не видят.

– Взять караул без пальбы, – приказал прапорщик. – Пики к бою! Марш! Марш!

Понукая коней плетьми, казаки по рыхлому снегу в пять минут преодолели участок берега до моста, налетели на караульных столь внезапно, что они, озябшие и укутавшие лица в поднятые воротники, не успели не только убежать от моста в гору, но и вынуть пистоли, чтобы выстрелом поднять тревогу в пригороде.

– Кто такие? – Панов, нацелив копье на одного из караульных, подъехал к нему вплотную, отжав спиной к перилам моста. Мужик закрестился:

– Не губи, господин офицер! Поставлены мы от наших командиров пригорода по наряду. Мы из пахотных мужиков, не своей волей стоим здесь, а по приказанию казаков, приехавших из войска объявившегося Петра Федоровича.

– Много ли тех воров въехало в пригород? Да не таи, говори, как на исповеди! Заврешься – без соборования отойдешь на тот свет. Мне недосуг тебе под этим мостом попа искать!

– Въехало до сотни, господин офицер, – охотно говорил мужик, не спуская широко раскрытых глаз с острого конца копья, который покачивался в вершке от бороды, как раз против горла. – Но которые далее в Кинель-Черкасскую слободу последовали, которые к Бугуруслану на санях отъехали. А ныне еще с десять верховых, сказывали, будто к Сергиевску, в калмыцкое войско Дербетева, отбыли.