Улица выглядела как обычно. Ничего особенного в ней не было. Улица была как улица. На асфальте тут и там поблёскивали чугунные крышки люков. На крышках красовались названия чугунолитейных заводов. Поребрик был гранитный, ровненький. На тротуарах кое-где были заметны трещины. Но их количество и их толщина не вызывали никаких опасений – такие трещины всегда можно увидеть на тротуарах. В одном месте асфальт был сбит, и виднелась рыжеватая глина. Вероятно, здесь чинили подземный трубопровод, но асфальт починить ещё не успели. Бетонные урны для мусора были расставлены аккуратно, на одинаковом расстоянии друг от друга. Правда, одна урна была опрокинута и около неё лежала кучка вывалившегося мусора – окурки, комки грязной бумаги, корки апельсина. Но и такое часто можно увидеть на улицах, и ничего сверхъестественного, тревожного в этом, разумеется, нет.

На улице стояли высокие фонари с белыми стеклянными, наклонёнными головами, над улицей висела чёрная сеть проводов и тросов, прикреплённая к стенам домов. У перекрёстка торчали два светофора, мигавшие то красным, то жёлтым, то зелёным. У тротуара на некотором расстоянии друг от друга располагались легковые машины; был среди них и один мотоцикл. У подъезда одного из домов была оставлена детская коляска вишнёвого цвета. Верх коляски был поднят. На сетке, что была натянута внизу, у колёс, лежал какой-то пакет в серой бумаге. К ручке коляски был привязан за поводок смешной, большеголовый, коротконогий, лохматый, чёрный скотч-терьер. Он сидел спокойно и смотрел на прохожих. Короткий хвостик его подёргивался. Пёс был в хорошем настроении.

По улице проезжали автобусы, троллейбусы, такси, грузовики с прицепами и самосвалы. Проехал даже автокран. Стрела его была опущена. На кончике стрелы болталась красная тряпица. По тротуарам проходили пешеходы, мужчины и женщины, взрослые и дети. Взрослые были молодые и старые. Дети были совсем маленькие, просто маленькие, покрупнее и довольно большие. Совсем маленьких взрослые везли в колясках, просто маленьких – вели за руку. Те, что были покрупнее, и те, что были довольно большими, шли сами. Вообще детей было много, и это тоже выглядело естественно. Вдоль улицы и поперёк неё пролетали голуби и воробьи. Они садились на карнизы домов и на подоконники. Некоторые из них забирались повыше, на телеантенны, или скрывались в зелени деревьев, кое-где выглядывавших из-за домов. Улицу, опасливо озираясь, перебежала кошка. Она шмыгнула в ближайшую подворотню.

Словом, улица была как улица. Концом света на улице не пахло. Д. подошёл к автобусной остановке. Здесь стояло несколько человек. Пожилая женщина с большой чёрной и, кажется, пустой сумкой. Пожилой военный с жёлтым, туго набитым портфелем, какой-то южный человек в широченной и плоской, как блин, кепке и с толстыми чёрными усами и юная парочка, видимо, студенты. Она – довольно миленькая, стройненькая, глазастенькая, в розовой кофточке с короткими рукавчиками и в потёртых, но дорогих импортных джинсах. Он – немножко нескладный, длинный, худой, рукастый и ногастый, с очками на носу и тоже в потёртых, но дорогих заграничных джинсах с фирменными этикетками, многочисленными застёжками и большими карманами на коленках. Молодые люди негромко разговаривали.

– Алфёровых тоже надо пригласить. Они собирались ехать в Прибалтику, но передумали. И Евгения Савельича. Он сейчас немного нездоров, но к тому времени, наверное, выздоровеет. Конечно, Елизаровых. Мы же были у них на свадьбе. И вообще – приятные люди. Николая Николаевича с Прасковьей Петровной. И Сергея Никитича с Маргаритой Эдуардовной, и Лёшку Антипова. Он небось с Веркой Савельевой придёт, и хорошо. Они уже вроде бы помирились. Ещё Петуховых, всё их семейство – дядю Кузьму, тётю Надю, Аркадия, Константина, Ниночку, Сонечку, Мишку, Володьку.

– Да, да, Петуховых обязательно. И всех наших институтских – Воробьёва, Кузякину, Удальцову, Феоктистова Женьку, Шамшина Генку, Званцова, Борщаговского, Милку Барабанову…

– Штернам надо позвонить. Им, конечно, трудновато будет выбраться, но они собирались. Может, и приедут. Завтра же надо позвонить.

– А Бондырев? Или его не стоит? Напьётся, посуду начнёт бить. Но обидится страшно, если его забудем. Придётся и его. А он, конечно, Гусакова с собой прихватит, а может быть, и Аверьянова. Ну и пусть приходят, пусть посуду побьют. На счастье.

– Я поговорю с Ленкой. Она всё ещё злится на нас. Но сколько же можно злиться? В конце концов, она тоже была неправа.

– Потому и злится, что была неправа.

– Да, конечно. Но надо, чтобы она пришла. Нехорошо будет как-то, если она не придёт. Все это заметят. И вообще.

«Нет, – подумал Д. – Конец света ещё не скоро. Женятся. Замуж выходят. Свадьбы справляют. Никто ничего не боится. Никто не ждёт ничего ужасного. Всё идёт своим чередом. Нет».

Пожилой военный раскрыл свой портфель, вытащил из него газету, развернул её и стал читать. Д. увидел крупный заголовок: «Они хотят погубить человечество».

«Чёрт побери!» – ругнулся Д. про себя и тотчас вспомнил белёсые глаза старой ведьмы.

Подошёл автобус. Он был полупустой. Д. уселся на заднем сиденье. Автобус тронулся, но тут же остановился. Передняя дверь открылась. В неё, кряхтя и отдуваясь, влезла толстая тётка с какими-то узлами и свёртками. Снова поехали.

«Да, в старухе что-то было», – думал Д., глядя в окно. Автобус трясло, хотя ехал он не так уж и быстро. Водитель объявлял остановки. Двери открывались и закрывались. Пассажиры входили и выходили. Кто-то замешкался, не успел выйти и стал стучать кулаком в дверь.

– Не стучите! – сказал шофёр в микрофон. – Проспали, а теперь стучите! Вовремя надо выходить! Следить надо за остановками! Заранее надо к выходу готовиться!

Дверь открылась. Опоздавший выскочил. Автобус снова тронулся. «Да, да, чудная была старушенция! – продолжал размышлять Д. – И неспроста она мне встретилась, неспроста!»

В автобус вошла молодая женщина с плачущим ребёнком. Дитя плакало очень громко, взахлёб, с подвывом, плакало так, как плачут очень несчастные, брошенные, никому не нужные существа.

– Не реви! – говорила женщина. – Ты слышишь, что тебе говорят? Прекрати реветь немедленно! Ишь разревелся! Ну что ты орёшь, как зарезанный! Ну что ты воешь, как пылесос! Горе мне с тобой! Не ори, говорю! Не ори!

Ребёнок плакал всё пуще, наполняя автобус своим громогласным рёвом.

– Да не кричите вы на него! – сказал женщине кто-то из пассажиров. – Лучше помолчите. И он тоже замолчит.

– Не учите меня воспитывать моего собственного ребёнка! – возмутилась женщина, но после умолкла, и ребёнок стал плакать потише. Потом он уже только хныкал и вскоре совсем успокоился.

«Страшная была карга, – думал Д. – И впрямь ведьма. Такими детей пугают, чтобы не плакали».

В автобус вошли трое людей средних лет, двое мужчин и одна женщина. Они не произносили ни слова, но усиленно жестикулировали. Лица их подёргивались, глаза блестели. Жесты были мелкими, быстрыми. В жестах было что-то необычное и неприятное. Иногда люди улыбались. Улыбки были похожи на гримасы, на какое-то кривлянье. Будто они кого-то передразнивали, кого-то хотели разозлить. Женщина села. Мужчины встали рядом. Женщина внимательно следила за движениями их рук. Её руки тоже непрерывно двигались.