Только если его у меня отобрала моя же глупость…

Он не хотел, чтобы я говорила с прокурором. Предупреждал. Но моё любопытство и внезапно обострившаяся уверенность в себе…

Только если его у меня отобрала моя развязность и его отказ от холодного расчета всегда и во всем…

– Рита, – голос Паши возвращает меня из пропасти на вершину лестницы. Мой взгляд фокусируется, и я мгновенно вижу чёрную тень, пробирающуюся к ступеням. Только у него одного есть лицо, и я готова отдать всё, за то, что вижу это лицо снова.

Даня выглядит так, будто ничего не произошло, будто выходил подышать прогорклым воздухом на крыльце. Мы трое уходим в кабинет, по пути к нам присоединяется Волохов. Муж не произносит ни слова, но лишь бросив на меня взгляд, понимает, что я на грани падения и всю дорогу придерживает за спину.

Мой мозг погружается в спокойствие. Я заставляю себя забыть все те жуткие картины, что уже нарисовала в голове, стоя на стальной площадке. Теперь, вцепившись в руку мужа, я думаю о всякой ерунде. Например, пытаюсь уловить в памяти тот момент, когда за нами закрепились эти места в кабинете владельца.

Директора входят первыми. Их забывчивость пропустить даму вперёд не расценивается, как невежливость – они оба понимают, что я как можно дольше буду стоять с мужем. Никита садится на стул по левую сторону, Паша подставляет второй и опускается рядом. Они оба развёрнуты к пространству между столом и кожаным диваном, на котором я и собираюсь разместиться. Но Даня мне не даёт. Он проводит меня вперёд. Каблуки моих туфель цокают, его ботинки неизменно гремят. В следующее мгновение происходит то, что удивляет меня не меньше, чем Павла и Никиту: я оказываюсь на кресле во главе стола.

За эту беспокойную ночь я уже позволила себе на нём посидеть для пущего эффекта, когда увольняла непорядочную работницу, но сейчас… Он усадил меня лично, в присутствии своих приближённых, а сам сел на краешек стола, немного сдвинув телефон и органайзер.

– Спрашивайте, – непринуждённо объявляет Князь. Его голос утихает в кабинете за секунду, но каждая частичка меня начинает танцевать от счастья слышать этот звук. Изо всех сил стараясь не пустить на лицо глуповатую гримасу, я позволяю себе улыбнуться лишь губами.

– Хотелось бы услышать рассказ без вопросов, – осторожно произносит Никита. Он смотрит куда угодно, но только не на меня во главе стола.

– А мне всего лишь нужно знать, к чему готовиться. – Паша вытягивает перед собой ноги и говорит спокойно, но с долей настороженности на лице. – Ты сделал всё тихо, надеюсь? Никаких обвинений?

Князь хмыкает и в недовольном жесте скрещивает руки на груди. Его явно оскорбляет такой вопрос. Волохов, наконец, мельком глядит на меня и говорит:

– Это было рискованно! Я ни в коем случае не ставлю под сомнение твоих мотивов, но действовать так дерзко, это на грани глупости!

В какой-то степени я разделяю его мнение, но не могу согласиться, потому что и моя вина в произошедшем имеется.

– В чём дерзость? – Спрашивает Даня. Его лицо – каменное, спина – прямая. Сидя на столе, он возвышается над всеми присутствующими. Может, я и сижу на его кресле к недовольству тех, кому этого никогда не позволялось, но выше мужа не оказалась. Всё же, чувство превосходное. Даня продолжает, всё тем же ровным голосом: – Мы действовали так десятки раз. В чём на этот раз дерзость?

– Ты знаешь сам! – Бросает Никита и встаёт. Теперь он выше всех, хоть его плечи и поджаты.

Мы с Пашей переглядываемся и одинаково, словно отражение, хмуримся. Так я понимаю, что он тоже знает не всё.

Князь в лице не меняется, но его спокойный взгляд впивается в директора, налегает на него, вынуждая закончить игру в превосходство. Никита объясняет:

– Мы делали это десятки раз. Но тихо, аккуратно, самым гуманным способом. А на этот раз человек лежит в морге с колумбийским галстуком!

Все мужчины в комнате синхронно выдыхают и, судя по одинаковому отвращению на лицах директоров, я одна не понимаю о чём речь. Ко мне подходит Волохов и поясняет, говоря шепотом:

– Горло перерезано и в разрез вытащен язык.

Теперь уже я смотрю на Князя, задавая немой вопрос глазами. Отвечать мне он не торопится. Единственное, что его волнует, судя по искрам в глазах, так это то, как близко ко мне стоит директор, чтобы давать приватные комментарии. Я отклоняюсь в сторону, чтобы утихомирить абсолютно беспочвенную ревность мужа, и он немного остывает. Волохов возвращается на своё кресло.

На протяжении оставшейся беседы, слова звучат громкие. В основном обвинения, но они выстроены так, чтобы не переходить за рамки уважения Князя. Мне всё больше начинает казаться, что замы ждут и моих высказываний. Будто, если я повторю хоть одно недовольное слово этих двоих, то обвинение тут же перевесит. Только вот этого не произойдет. И своим молчанием, и беспристрастным взглядом я обращаюсь к мужу, давая понять, что стою на его стороне, независимо от его решений.

Единственное, что я позволяю себе, это поддаюсь любопытству и рассматриваю руки Дани, спокойно лежащие на коленях. Они абсолютно чисты. Никакой крови на коже или в лунках ногтей. Уверена, что даже экспертиза в лучшей лаборатории мира не обнаружила бы на нём ДНК убитых. Это понимаю не только я, поэтому, в конце концов, разговор принимает деловой стиль. Звучат дипломатические словечки и юридические термины, будто речь идёт о предстоящих переговорах с новым заказчиком. На деле – обсуждаются возможные последствия вспышки гнева моего мужа и пути их решения.

Князь не оправдывается и не признаёт какой-либо вины. Он с ледяной властностью даёт распоряжения, выворачивая ситуацию в такую сторону, что если вдруг возникнут проблемы и коснутся нас, значит, виноваты будут его заместители. Меня это восторгает, как салют маленькую девочку. Разве что, маленькие девочки не умеют возбуждаться от громыханий, а вот я от грохочущего голоса своего мужа чудом сдерживаюсь, чтобы не скользнуть рукой между бёдер.

Павел и Никита уходят, запуская в кабинет вспышку звука. Когда дверь закрывается, я спешу спросить:

– Почему галстук этот… колумбийский? – Почему-то, я очень красочно могу представить себе эту картину. – Не думала, что ты склонен к обрядам. С чего вдруг?

Даня пересаживается в мою сторону, долго ищет что-то в моём лице и, найдя, позволяет себе оттаять. В его взгляде появляется намёк на вину и отчаяние, которое он может показать только мне.

– Я сперва собирался ему череп